— И мои, — произнес Басманов-младший, которому ужасно не хотелось покидать Москву и ставшие доступными покои государя.

Федор не очень хорошо отдавал себе отчет в том, какая каша заваривается. Он не верил в возможность мятежа. Пока батюшка в Москве, никто не посмеет поднять меч.

— Приготовления не укроешь надолго, пресветлый государь. — И Малюта досадливо поморщился. — Зима, рухляди много, припасов сотни пудов и табун лошадей. Как тут надолго укроешь?

— Это твоя забота. — И Иоанн повернулся к Вяземскому: — И твоя!

— Пусть узнают и забеспокоятся, — сказал Басманов. — Важно скрыть, по какой дороге уйдет обоз.

— Ну, это, Алексей Данилович, легко, — со вздохом откликнулся Малюта.

— Когда приедем в слободу, — продолжал Басманов, — ты им, пресветлый государь, грамоту отправишь. Наплачутся без тебя, от страха в штаны наделают. Кто их оборонит от татар да литовцев?! А кабальный люд да посадские сами их разорвут на части. И овцы в волков превратятся, когда запах смерти почуют. Копытцами затопчут!

— Обоз, царицу Марию и царевичей отправим в Коломенское, — быстро сообразил Малюта. — Там дворец, но там и к татарве поближе. Гадать начнут, да слух через заставы не просочится. А потом кружным путем в Тайнинское уйдем, на север, и оттуда в слободу. Никто и в ум не возьмет хитрость эту. Слух пустим, что в Коломенское отъехали — ждет к себе в гости тестя, князя Темрюка, или сам к нему в Кабарду собрался. Темрюк давно хочет город на Тереке поставить, да без великого государя не в силах. Черкешенка, мол, государя одурманила чарами и упросила отцу посодействовать. Бояре падки на брехню, весть подхватят и сами же среди кабального люда да посадских распространят. А когда поймут, что не в Кабарду обоз идет, а кружными проселками в слободу, перепугаются, ибо хорошо знают, что там крепкая стража да леса непролазные.

— Верно Малюта советует, государь пресветлый! — воскликнул Басманов. — Сам отъезд — знак опалы на боярство!

Иоанн вздернул крутые брови, а потом распрямил их, нахмурясь, и, наконец, улыбнулся. Мысль Малюты понравилась. Правительственная трасса через село Тайнинское и Троице-Сергиев монастырь отвечала всем требованиям безопасности и нравственности. Получив отпущение грехов у монахов одного из самых почитаемых монастырей, с легким сердцем царь приступит к исполнению задуманного. Басманов с Малютой давно убеждали придать преследованиям изменников более последовательный характер, для чего надо из боярских детей и дворян сформировать специальную стражу, дело которой было бы только охота на волков предателей, дать им приличное содержание, земли нарезать и денежное довольствие определить — тогда они на сторону старого боярства клониться не пожелают. Стражу надо сделать экономически независимой, отделить ее от знати и противопоставить ей.

— Иначе измены не сломишь, государь пресветлый, — заключил Басманов. — Зачем у зажившихся на свете князей да бояр каждый раз просить соизволения казнить преступников? Поинтересуйся, у кого желаешь, пресветлый государь, каков боярский суд?

— Самый неправый! — поддержал Малюта. — Народ видит, что он поперек твоим повелениям, пресветлый государь, стоит. Он опалу твою поддержит. А как узнает, что Курбский поляков и литовцев на Москву ведет, то никого не пощадят. Кабальный да посадский люд с чужеземцами не якшается. В полон его берут и продают задешево, воеводы-бояре твоих приказов не исполняют. Полякам и немчинам Курбский позарез нужен. Россию можно победить только Россией, русских — только русскими. Вот и сеют смуту!

Мысль показалась Иоанну правильной. Не потому ли Курбский на Басманова так взъярился?

— С изменой законом бороться трудно. Судить да рядить — время терять. Скольких предателей через то упустили! Ясно, что Горенский за бугор смотрел, — взять бы его! Ан нет: доказательства бояре потребуют, митрополит вмешается, архиепископы. У нас в России — как?! Вор и пьяница всегда у сердобольных защиту найдет. На плаху его! Так нет! Бабы плачут — жалеют! Отпустишь, а он стрекача к Жигмонту, — нажимал на царя Басманов.

— Судом ничего не сделаешь, — веско сказал Вяземский. — В суде и крестоцеловальную запись оспаривают.

— Разве не так?! — подбросил хворосту в костер Малюта. — Так! Боярские дети да дворяне, особливо молодые да из худородных, прежнего не хотят, с боярством не дружатся. Они и есть настоящая твоя, пресветлый государь, опора. А Бельских всяких, Мстиславских да Шуйских не подпускать к делам государственной важности. Пусть или твои указы утверждают, или сами собой правят. Опричь их, пресветлый государь, благоденствовать будешь. Казна твоя богатая и людишек без счета!

При всем нервном нетерпении, высокомерии и самодержстве Иоанн умел слушать советников, умел извлекать из сумбурного словесного потока ласкателей трезвые мысли, совершенно отдавая себе отчет, что ежели подобные мысли явились, то неспроста. Это только недоброхоты шептались, что, мол, хвост в эпоху Сильвестра и Адашева вертел собакой. Не-е-ет! Никогда и никто им не вертел! Он был не в состоянии освободиться от опекунов, но тяготился их властью над собой всегда — чуть ли не с младенчества. Жена- черкешенка часто в уши пела, да и брат ее князь Михаил подтверждал:

— У нас — не как у вас. У нас князь вооруженной охраной оберегаем! К нему не приблизишься! А у тебя стража мала и прав никаких не имеет.

— Странно, что ты, пресветлый государь, еще жив! — однажды воскликнул Басманов-младший. — Угрозе драгоценное свое здоровье почти каждый день подвергаешь.

Их речи были созвучны Иоанновым думам. Вот хоть бы взять Малюту. Не из захудалых, однако не богат. Домовит, хозяйствен, семьянин отменный. Никакой работой не гнушается. Верен, как пес. Ни одной чертой натуры, ни одним поступком никогда не вызвал сомнения. Изнанку души многих неправедных узнал. Зачем же его предостережения оставлять без внимания? Разумно ли?

В подобных многозначительных беседах и дискуссиях зарождалась опричнина. На одном из пиров Иоанн, вопреки принятому обыкновению, заговорил первым. Он был велеречив при народе и в Боярской думе, а наедине со свитой, наоборот, молчалив, язык берег и предпочитал впитывать чужие речи, чем делиться собственными соображениями. Жизнь научила осторожности, а осторожность — родственница иронии, хоть и не родная сестра. Ядро иронии — недоверие, а недоверие — лучший способ выживания.

Зима 1564 года — жалобное время в царствовании Иоанна. Никогда он так часто не сетовал на судьбу и на бояр, как в студеные месяцы, когда землю покрывал белеющий, как облако на фоне синего неба, снег.

— Поедем, друзья мои, прочь из Москвы и осядем в слободе. Нехорошо здесь, в Кремле. Из всех углов следит за нами измена. Одержали проклятые бояре верх надо мной, изгоняют из города, чтоб скитались мы неприкаянными по лику земли Русской! — причитал Иоанн. — Ты, Малюта, пошли на дорогу людей верных, чтоб народ лихой по проселкам не бродил, в лесных землянках не отогревался и к разбою не приучался. Ехать будем тихо, с остановками. Жен с нами много будет и детишек. Однако победа над государем, Богом поставленным, не благое, а преступное дело!

Малюта моментально отправил Григория Грязного объехать Москву по периметру и проверить состояние дорог. Дороги вокруг Москвы да и в самой Москве нехороши, но царские, то есть ведущие к загородным дворцам и поместьям, поддерживаются в порядке. Государь едет покойно в возке, останавливается где пожелает, гуляет, веселится, обедает или ужинает, а то и заночует в приготовленной избе. Ну и сопровождающие себя не обижают. Иоанн ездил часто то на север, то на юг, охоты устраивал и скачки. На медведя ходили, за волками охотились, кабанов стерегли, зайцев гоняли борзыми.

Места по обе стороны дорог конюшим Иваном Челядниным были хорошо изучены и благоустроены. Но теперь Челяднин не в чести и чуть ли не отставлен. Теперь обозом заведует Вяземский. Он всему хозяйству голова. Застенок у Малюты, а Басманов — у самого подножия трона, и через него царская воля осуществляется. Выбор правильный, точный. Басманов — воин, ничего не боится и в одиночку с целым полком сражаться не оробеет. По части разных планов Басманов мастак, и, кроме того, он не менее ироничен, чем Иоанн. Идеи государя на лету подхватывает и так обернет против бояр, что тем вскоре не