по чьему-либо наущению подложить.

Разная публика здесь вертелась, постепенно обживаясь и врастая в русскую жизнь. Иные и знаменитыми стали, как Иоганн Таубе и Элерт Крузе, но немногие сохранили привязанность к новой родине, преувеличивая ее недостатки и преуменьшая полученные выгоды. Очутившись в Европе, распространяли небылицы, искажая смысл ими увиденного, перевирая факты и путая события. А между тем только их докладные, писанные по заданию властителей, иногда смахивающие то на сказки, то на частные мемуары, являются единственным, если не считать официальных и полуофициальных летописей, источником наших знаний.

Впрочем, отчаянная эпоха порождает отчаянные тексты.

— Не все немчины виноваты в наших бедах, не все немчины — дурные люди, — любил бравировать широтой взглядов Алексей Данилович Басманов, одного из таких немчинов чуть ли не ежедневно приглашая в гости.

Как Генрих Штаден к нему втерся?! И не к нему одному! Видимо, сперва через сына Федора, ровесника и товарища по разным молодеческим играм. Конечно, Басманов понимал, что Штаден — обыкновенный авантюрист, хватающийся за все, с темным уголовным прошлым, не раз за то наказанный тюрьмой и тяжелой каторжной работой, типичный наемник, готовый служить чему угодно и кому угодно за злато, но привлекательный силой и смелостью, въедливой памятью и хваткой. Через Штадена, хотя и не через одного Штадена, Басманов получал информацию о том, что болтают в чужеземных слободках да и на торговых улочках Кремля.

Несмотря на двадцать с небольшим лет, Генрих кое-что соображал и иногда подбрасывал разумные советы Басмановым.

В Москве Генрих появился через несколько дней после бегства князя Курбского. А летом на довольно чистом русском языке предупреждал Басманова-старшего:

— Не тот человек князь Андрей, чтобы развлекать Жигмонта и плясать на балах. Он захочет отомстить вашему государю. И готов встать во главе литовских и польских отрядов. Жигмонт подарил князю Ковель, а этот город — один из богатейших в королевстве. Курбский коварен, и у меня есть тому доказательства.

Басманов знал, на что способен сиятельный изменник, и ему не нужны были никакие доказательства, но он все-таки с любопытством выслушивал Штадена и передавал потом полученные сведения царю.

— За несколько месяцев до моего перехода в Московию я присутствовал при казни шведского наместника в Гельмете Иоганна Арца, который называл себя графом, — рассказывал Генрих боярину. — Но многие сомневались, имел ли он право на высокий титул. Этот Арц не без оснований обвинялся герцогом Юханом — по-вашему Иоанном — в сношениях с Курбским и был растерзан раскаленными щипцами. Ходили слухи, что князь Андрей сам графа предал. Что ж! Вполне возможно. Когда Курбский бежал, его неласково приняли тамошние дворяне и дочиста обобрали. Арц нуждался в поддержке, когда шведский король сместил Юхана. Поляки ведь от наместника отвернулись.

— Изменники всегда замешаны в темных делах, — добавил Басманов, повторяя Иоанну услышанное.

— Я знаю князя и уверен, что он попытается захватить Москву, — промолвил Иоанн, сузив глаза и обратив взор куда-то вдаль.

— Пресветлый государь, границы твои крепки, как никогда, — произнес Малюта. — Но, полагаю, оберечься надо. Сколько твоих недоброхотов на воле осталось! Боярская измена Курбским питаться будет. Не он один их заступник, не он один с их голоса поет. Подумай, пресветлый государь, как московских мятежников прищучить. Алексей Данилович давно настаивал взять без страха да раздавить змею, пригревшуюся у тебя на груди. Горбатый-Шуйский у меня давно на примете. Болтает разный вздор. Он и Курбского изменником не считает. Морозова хвалит за то, что тот тело Васьки Шибанова ночью с площади взял и велел похоронить.

— Ну, с Морозовым мы покончили, — мрачно кивнул Басманов. — А с Горбатым еще рассчитаемся.

— Как иначе понять действия боярина Морозова? Знак Курбскому! Иди на выручку! Да это мятеж! — воскликнул Малюта. — По твоему указу, государь пресветлый, мучительной казни холоп изменника был предан.

— Мятежом пахнет, — поддержал Басманова и Малюту немногословный Вяземский, с которым Иоанн часто теперь уединялся для секретных бесед.

— В немецких слободках за Яузой про то открыто врут, — сообщил Басманов. — Кому-кому, как не им, ведать, про что поляки да Литва мечтают. Беспременно Морозов знак князю Андрею подал. Иди — поддержим! Если бы здесь, в Москве, измена не зрела, князь Горенский стрекача бы не дал! Овчина ему родич, но если бы не князь Андрей, не решился бы отъехать.

— Это справедливо, — поддержал Басманова Вяземский. — Корчевать надо! Чтоб духу Оболенских в твоей столице, пресветлый государь, не было.

Вместе с Горенским вздернули и двоюродных братьев Никиту и Андрея Черных-Оболенских.

— И ведь убегал в Литву! — с яростью прошипел Малюта. — Мне передали, что схватили прямо на глазах рейтар, которые на выручку шли.

Иоанн слушал преданных друзей и помощников не перебивая. Царь понимал их лучше, чем они сами себя. Но в речах Басманова, Малюты и Вяземского содержалось нечто неоспоримое. За недавними событиями прослеживалась на втором плане какая-то связь. В открытый мятеж Иоанн, быть может, и не верил. Но как не поостеречься, ежели митрополит Афанасий с притчем, не говоря уже о князьях Бельском и Мстиславском, толкуют, что, мол, государь к подданным относится хуже, чем к скоту! Так они оценивали вольное российское самодержство.

— Ничего у изменника с походом на Москву не выйдет, — мерно роняя слова, произнес Иоанн. — Войско Жигмонт даст, но Радзивилл не позволит себя оттеснить. Передерутся меж собой! Хотя изменник способен через нанятых людишек поднять бунт в приграничных посадах.

— И даже здесь, в Москве, пресветлый государь, — вырвалось у Малюты.

Иоанн посмотрел на него с неясным выражением, в котором, однако, Малюта почуял опасность. Опасность всегда возбуждала острое желание сопротивляться. Оттого Малюту, наверное, считали храбрецом. И действительно, он был не из робкого десятка. Он отступал и терялся лишь под взором царя. Малюта отлично сознавал, какое впечатление на Иоанна производит фамилия Шуйских и вообще всех, кто так или иначе соприкасался с суздальскими князьями. Суздаль — извечный соперник Москвы.

— Горбатый не трус, — пошел ва-банк Малюта: иного определения здесь не подберешь, хотя оно совершенно не в духе эпохи, зато лучше прочих выражает и состояние и намерения говорившего — Он к Курбскому ближе, чем можно было заподозрить. Не будет князь сидеть сложа руки, ежели изменник пойдет на Москву. Коли Москва стоит, Курбскому не жить!

Басманов пристально посмотрел на Иоанна. Тот ответил без звука — одним взглядом. И Басманов и Вяземский теперь не сомневались, что участь Горбатого-Шуйского решена, а ведь он женат на дочери второго человека в Боярской думе — князя Мстиславского. Басманов к ним не первый год подбирался. Свалить Ивана Федоровича руки у многих чесались.

— Они никогда не возьмут верх надо мной, — произнес медленно Иоанн и повернулся к Малюте. — И расхищенное добро великих князей Московских я верну в казну. Поход на Ливонию будет продолжен. Зиму проведем в Александровской слободе. Соберемся тайно, без шума. И в последние дни, когда объявим отъезд, все ценное тщательно упакуем, а чтобы лишить врагов наших силы и Божьего благословения, из храмов вынесем иконы и отправим под охраной туда, куда направляет нас Всевышний. Там и дадим решительный отпор недругам и изменникам. Никто не должен знать ни дня отъезда, ни где предполагаем стать лагерем.

— Пресветлый государь, — улыбнулся Басманов, — ты будто прочитал мои мысли.

— И мои, — отозвался Малюта.

— И мои, — эхом повторил Вяземский.