Пскове, и мы семь раз писали к тебе, писали к князю Петру Шуйскому: идите на немцев! Вы с малым числом людей взяли более пятидесяти городов; но своим ли умом и мужеством? Нет, только исполнением, хотя и ленивым, нашего распоряжения. Что же вы сделали после с своим мудрым начальником Алексеем Адашевым, имея у себя войско многочисленное, — едва могли взять Феллин; ушли от Пайды! Если бы не ваша строптивость, то Ливония давно бы вся принадлежала России».
Иоанн все усиливал упреки, небезразличные для выдающегося военного деятеля, каким был князь. Разгорячившись, он накалял до предела охватившие его эмоции. Как несправедливы были бояре к царю! Сколько он сделал для страны за быстро миновавшие годы царствования, а ведь занял трон еще ребенком! Ах, бояре, бояре! Сколько зла они принесли стране! Сколько посеяли раздоров! Как мешали обустраивать Московию и возвести на вершину мира!
Голос Иоанна крепчал, как ветер полуночный в безбрежной степи. Его волнение передавалось присутствующим.
— «Что было отечество в ваше царствование и в наше малодетство?» — Он задел самое болезненное в прошлом существовании: лица Шуйских придвинулись на мгновение и вызвали приступ страшного негодования, но он смирил себя и, понизив голос, продолжил: — Итак, что было отечество в ваше царствование и в наше малолетство? — повторил он. — Пустынею от Востока до Запада; а мы, уняв вас, устроили села и грады там, где витали дикие звери.
— Горе дому, коим владеет жена; горе царству, коим владеют многие! — воскликнул Висковатов, опять прервав работу пера. — Пресветлый государь, прости меня, грешного, но здесь, ей-богу, не помешает обращение к божественному тексту. Изменник должен знать, что власть вручена тебе Всевышним и никто не имеет права посягнуть на нее даже настойчивым советом, если ты, пресветлый государь, его о том не попросишь! Вспомни о временах Древнего Рима. Вспомни о славном Прусе — твоем предке!
Иоанн имел отменных помощников — талантливый воевода, ловкий сыскарь и палач, образованный дьяк. Он слушал внимательно, давно научившись из груды советов выуживать самое важное и необходимое. Еще недавно он тяготился наставничеством протопопа Сильвестра и Алешки Адашева, но нынче, отторгнув наскучившее и сбросив узду, он умом не отвергал то, что можно было обратить себе на пользу, а сердце зажимал в кулаке. Иными словами, он овладел искусством править. Рассуждения Макиавелли по сравнению с Иоанновой практикой отдавали дилетантизмом.
— Пиши, Иван Михайлович! «Кесарь Август повелевал вселенною, ибо не делился ни с кем властию: Византия пала, когда цари начали слушать эпархов, синклитов и попов, братьев вашего Сильвестра…»
— Пресветлый государь, — обратился Басманов к Иоанну, — дозволь слово молвить?
Он воспользовался паузой, во время которой Иоанн припоминал зло, причиненное бывшими любимцами, накинувшими на него узду, пугавшими Божьими карами и ставившими непреодолимые преграды на пути житейских страстей и политических желаний. Иоанн милостиво кивнул Басманову.
— Не след забывать обиды, причиненные тебе Шуйскими и Оболенскими, — сказал Басманов. — А нынешние смутьяны Репнин с Кашиным ничем не лучше. Избавились от них, и слава тебе, Господи! Овчина с братцем князем Горенским как к тебе подбирался?! Что ж их прощать?! Слезы по ним лить? Ждать, когда они, подобно князьям Ростовским и Жигмонту, побегут или, как Шереметевы, казну твою расхищать будут? Жестокостью он тебе, пресветлый государь, глаза колет, да и нам всем — верным слугам твоим.
— Разве мы палачи?! — воскликнул Малюта. — Разве мы не исполняли казнь по судебным приговорам да и твоим, пресветлый государь, повелениям! Ты волен распоряжаться жизнью и смертью подданных. Никто не был у нас подвергнут пытке и тем более казни без крайней на то нужды. А как сосланные в монастыри бояре жили там привольно и сытно. Скажи на милость! Приставы при князе Михайле Воротынском, что в Белоозере с семейством обретался, писали по его требованию челобитную и в ней указывали, что в прошлом году недослано было двух осетров свежих, двух севрюг, опять же свежих, полпуда ягод винных, полпуда изюму, трех ведер слив. И как же ты поступил, пресветлый государь?
— Велел дослать, — усмехнулся Иоанн.
— Мало того! Пожаловал ему рейнское вино и романею, двести лимонов, десять гривенок перцу, шафрану, гвоздики, воску пуд, пять лососей свежих. Деньгами шло князю, княгине и княжне пятьдесят рублей в год! А людям их — числом двенадцать — сорок восемь рублей и двадцать семь алтын за тот же срок. — Малюта по части экономики был мастак, соперничая в том с князем Вяземским. Однако Вяземский заведовал лишь государевыми поставками.
Хозяйственный мужик Малюта! Застенок скорее учреждение экономическое и финансовое, чем политическое. Кто не голоден и у кого в кармане не вошь на аркане, а копейка водится, тому застенок ярким светом светит. Толстобрюхие бояре туда попадают тоже ведь из-за копейки, только копейка у них немерена. А Малюта давно приучился считать и берег не свое больше, а государево, и Иоанн это ценил. Голытьбой застенок не интересуется — она там лишняя. Что с нее взять?!
— Скольким людишкам я, пресветлый государь, по твоему велению жизнь возвратил? — продолжал возмущаться Малюта. — Не они ли имущество из твоей казны нетронутым получили? Глинский, Бельский, Воротынский, Иван Большой Шереметев! Ты их по миру не пустил, а следовало бы им поясок потуже подтянуть! Курбский — вельможа, князь, а бесстыдной ложью пробавляется.
Иоанну был приятен чужой взгляд на происходящее. Не он один утверждает, что князь Андрей — бесстыдный лжец. Чтож, его окружают одни ласкатели?! И про Сильвестра с Алешкой Адашевым врали, что они ласкатели, но ему сколько досадительного сделали?!
— Пиши, Иван Михайлович! Измена и ложь — две стороны одной медали. Изменник правды не любит. Прямо так и пиши: «Бесстыдная ложь, что говоришь о наших мнимых жестокостях! Не губим сильных во Израиле; их кровию не обагряем церквей Божиих: сильные, добродетельные служат нам и здравствуют. Казним одних изменников — и где же щадят их?»
— Константин Великий не пощадил сына своего, — сказал Висковатов, подробно изучивший историю Византии. — А князь Федор Ростиславович сколько убил христиан в Смоленске? Стоит князю Андрею напомнить, пресветлый государь.
Иоанн согласился:
— Ну что ж! Напомним! И далее: «Много опал, горестных для моего сердца; но еще более измен гнусных, везде и всем известных…»
Иоанн произнес еще несколько фраз, очевидно важных для него, но не задевших никак присутствующих.
— Самое главное, пресветлый государь, объявить всему миру, что воля русского самодержца — закон и волей твоей законы издаются, — сказал с каким-то непроясненным восторгом Басманов. — Единодержавие — залог победы. Что боем командовать, что страной — все едино!
— Доселе владетели российские были вольны, независимы: жаловали и казнили своих подданных без отчета. Так и будет! — воскликнул Иоанн, поднялся и гордо выпрямился, быть может, неосознанно.
Глаза его сверкнули, он раскинул руки в разные стороны и внезапно стал похож на орла. Басманов с Малютой переглянулись — они первыми поняли, что в этой фразе выражалась самая суть ответа изменнику.
Басманов хотел что-то прибавить, но Иоанн осек его взором, острым как клинок. Малюта опустил голову. Он знал, что царя лучше не трогать, когда ему в голову приходят подобные мысли. Он и детей, рожденных от Анастасии, не пожалеет, ибо истинный царь, а цари испокон веку ни в ком не нуждались.
Малюта в застенке приобрел уникальный опыт. Чувство опасности охватывало всегда вовремя и к месту. Он чуял ее задолго до того, как она коварно и исподволь приближалась.
Иоанн широко шагал по горнице, продолжая диктовать. Сейчас он освободился от какой-то сковывающей тяжести и вырвался на свободное пространство. Речь стала певучей и почти невесомой. Она будто приобрела крылья. Разумные советы Басманова и Малюты, библейские и исторические подсказки Висковатова, проницательная и лукавая улыбка неразговорчивого князя Вяземского и восторженная — красавчика Федора, который и половины не понял, теперь уже были не нужны царю. Он — царь! И он мог — должен был! — существовать и править один.
— Уже я не младенец! Имею нужду в милости Божией, Пречистая Девы Марии и святых угодников:
