твоей принести. Опять же мед надо в нашем лабазе забрать, для сбитня твоего именинного, — Волк нехорошо улыбнулся. «А потом сделаем все, и уйдем».

— Я тоже про сие думал, — Гриша помолчал, — не хочу я тут жить после всего этого, да и Василиса, сам понимаешь, тоже».

— Да уж, — Волк помолчал, и, вдруг, улыбаясь, сказал: «Иди сюда. Нарисую кое-что».

В свете луны линии на снегу были четкими и Гриша, присев, посмотрев на них, задумчиво произнес: «Сие, конечно дело безумное, Волк, но я с тобой. До конца».

— Это Федосья мне чертила, еще там, — Михайло указал на юг. «Опять же, и батюшка ее с нами будет, он землю эту знает, все легче идти».

— Думаешь, согласится он? — спросил Гриша.

Волк усмехнулся, и стер со снега грубый рисунок земных полушарий: «Что мне Федосья про тестя моего рассказывала, Гриша, — так князь Тайбохтой вперед нас с тобой на восток побежит».

В общей трапезной было шумно, трещали, чадили грубые свечи, на обструганных столах громоздились горы рыбьих костей. В деревянных мисках дымилась еще горячая уха.

Гриша и отец Никифор втащили четыре ведра со свежим сбитнем, и мужчина, улыбаясь, сказал: «Как завтра именины мои, на святителя Григория Двоеслова, а водку нельзя — Пост Великий идет, так сбитня за мое здоровье выпейте!»

Дружинники одобрительно зашумели.

— А что это брат мой тебя отпустил, Григорий Никитич? — внимательно посмотрел на него сидящий за главным столом наместник. Яков Чулков легко встал и подошел к кузнецу.

«Пасхи ж не было еще, или закончили вы там кузницу ладить?»

— Закончили, — улыбаясь, ответил Гриша, глядя в голубые глаза наместника. «Да и сродственники мои по жене туда, к Тоболу, прикочевали, с ними мы и вернулись. Василиса Николаевна с сыном сейчас у них гостит, в стойбище».

— То-то я смотрю, не видно ее давно, — пробормотал Чулков. «И что же, долго она там пробудет?».

— Недолго, — уверил его Гриша, и, ласково улыбаясь, спросил: «За мое здоровье-то стаканчик пропустите, ваша милость? Сбитень хороший, с травами, что жена моя и Федосья Петровна летом сбирали».

Наместник отпил и сказал: «Вкусно, да. А вы, как с Тобольска сюда шли, Федосью Петровну не встречали? Пропала она, сбежала».

— Да нет, — пожал плечами Григорий Никитич, — не было ее по дороге. А батюшка ее что?

— Да вот, — Яков Чулков строго взглянул на отца Никифора, — завтра уж и креститься должен, помните, же что я вам говорил?

— Да, — мягко подтвердил священник и стал разливать сбитень по кружкам.

Волк, оглянувшись на плотно закрытые ставни горницы, осторожно зажег свечу и пристроил ее на полу. В избе у Гриши было холодно, пар шел изо рта, и Волк плотнее замотал вокруг шеи соболий шарф.

«Так, — он оглянулся, — золото с камнями я принес, Гриша их заберет, пригодится по дороге, если вдруг что. Мне-то на дело с ними идти не след. Стрельцы, те, что воеводскую избу охраняют, — вряд ли им много сбитня досталось, те, что в остроге — те спать будут, а вот эти — не думаю».

Волк проверил пищаль за поясом и подумал: «Палить не буду. Тут как в том деле на Китай-городе — сделаю все тихо и быстро». Он достал кинжал и полюбовался игрой металла в огне свечи. «Господи, ну и руки, — пробормотал он, глядя на свои красивые, длинные пальцы.

«Вот, истинно, пару лет топор подержишь — и уже не верится, что я когда-то ими кошельки подрезал, да так, что не было на Москве карманника лучше меня».

Михайло достал из-за пазухи тряпицу с медвежьим жиром и долго, обстоятельно смазывал им руки, одновременно разминая их. «Вот, уже лучше, — одобрительно сказал он себе, берясь за грубую, наскоро выкованную другом отмычку. «Господи, — он вздохнул, — видел бы Гриша, какой инструмент у моих дружков на Москве был. Как это Егорка пьяным тогда хвалился — вроде ему отмычки тот же мастер немец делал, что куранты на Спасских воротах устанавливал».

Тайбохтой пошевелился и поднял закованную в цепь руку. «И дверь, какую, смотри, поставили, — смешливо подумал он. «Так просто, плечом, ее не выбьешь, тяжелая дверь, толстая. Да, надолго сюда русские явились, обстоятельно, коли такое строить стали.

Уходить отсюда надо, дальше.

С Ермаком Тимофеевичем я бы ужился, конечно, а вот с этим, — вождь поморщился, — вряд ли получится. Ну, ничего, Ланки все сделает, как надо, она девочка умная, как мать ее. А все же хотел бы я Локку-то еще раз увидеть, напоследок, прощения у нее попросить.

— Тихо-то как, — он склонил голову, прислушиваясь. «Как с трапезы их воины вернулись, так и тихо. И то, видно, полночь, а то и позже».

Дверь чуть скрипнула, и на пороге появился высокий, мощный мужчина с огарком свечи и кузнечными клещами.

— Ваша милость, — тихо сказал Гриша, — давайте, раскую вас, и пойдем быстро, проснутся тут все еще.

— С Ланки все в порядке? — спросил Тайбохтой, морщась, растирая затекшие запястья. «Где они?».

— Дочка ваша с женой моей и Никиткой там, — Гриша опустился на колени и принялся снимать кандалы, — в лесу нас ждут. Все хорошо у них.

— Погоди, — нахмурился Тайбохтой. «А что мой зять?»

Гриша поднял серые, хмурые глаза и коротко сказал: «Иным сейчас занимается».

— Понятно, — вождь чуть дернул щекой. «Помощь, может, ему какая нужна?».

— Да нет, — Гриша распрямился, — он в сем деле мастер, как я в своем, ваша милость.

— У меня имя есть, — усмехнулся Тайбохтой. «Раз уж мы с вами дальше пойдем, так устанете меня «милостью» величать».

— А откуда вы знаете, что мы дальше собрались? — изумленно спросил Григорий Никитич.

— Ну, после такого вряд ли нам тут след оставаться, — ехидно ответил князь, и, потрепав его по плечу, добавил: «Там у воинов ваших мой лук со стрелами, и нож — забрать надо, понадобятся».

Волк тихо забрался на крышу воеводского дома, и, привязав веревку к печной трубе, перегнувшись, посмотрел вниз. Ставни горницы были плотно закрыты. «Ну, это ничего страшного, — пробормотал он и застыл, слушая голоса стрельцов в сенях.

«Да, этим мало сбитня-то налили, — подумал Волк, спускаясь по веревке вниз. Он поддел отмычкой ставни — запор поддался легко, и ловко нырнул в темную горницу. Здесь было жарко натоплено. Михайло закрыл ставни, наложив на них засов, и проверил дверь, что вела из опочивальни в палаты — она была крепко замкнута.

Волк зажег свечу — наместник даже не пошевелился, и обернулся к большой, с пышными подушками кровати. «Столбики, — улыбнулся Волк. «Ну как по заказу». Он достал из кармана легкого, короткого, но теплого — на собольем меху, — армяка, все, что ему было надо, и, прилепив огарок к полу, наклонился над Яковом Чулковым, вглядываясь в спокойное, красивое лицо юноши. Тот что-то сонно пробормотал, и, было, начал поворачиваться на бок.

— А вот так, — сказал Волк, схватив железными, быстрыми пальцами наместника за подбородок, и всунув ему в рот тряпку, — не следует делать, Яков Иванович». Юноша попытался что-то закричать, но Волк, ударив его по лицу, пропихнул кляп дальше — почти в горло, и примотал его веревкой — крепко. «Не задохнется», — подумал он, прижимая руки Чулкова к кровати, привязывая их к столбикам. «И ноги тоже, — он оглянулся на беспорядочно, панически бьющееся тело.

Когда все было готово, Волк полюбовался ужасом в прозрачных глазах наместника, и одним движением разрезал на нем рубаху. «Да, — сказал Михайло, брезгливо глядя на юношу, — коли б у меня такое, было, Яков Иванович, я б в монахи постригся — стыдно ж сие бабам показывать, не разглядят еще. Ну, так и не покажете больше».

В опочивальне резко, остро запахло мочой. Волк, поморщившись, оттянул влажную, потную кожу и