быстро отсек все — под корень. Кровь хлестнула фонтаном, заливая белые льняные простыни, Чулков выгнулся на кровати, но Волк жестко прижал его к подушкам.

— Так же и это, — сказал он, поднося кинжал к левому глазу наместника. «Ну, чтобы наверняка, Яков Иванович».

Михайло сложил оба вырезанных глаза в мешочек, и, подтащив поближе богатое, бархатом обитое кресло, стал ждать, пока Чулков умрет.

Когда — скоро — рука наместника стала холодной, ровно лед, — Михайло, вынув кляп, отрезал ему язык. Засунув в рот то, что валялось окровавленной кучкой на кровати, распахнув ставни, он вылез наружу.

— Сие зять ваш — Гриша показал на высокого, широкоплечего, — но гибкого и легкого мужчину, — что, пригнув голову, шагнул из горницы отца Никифора на задний двор. «Волк, Михайло Данилович».

Волк, чуть улыбнувшись, подал руку Тайбохтою, и сказал: «Здравствуйте, тесть. Ну, вот, и встретились, наконец»

— Давайте, — прервал их отец Никифор, открывая калитку. «Заутреня уже скоро, еще проснется кто- то, не ровен час».

— А пошли бы с нами, батюшка, — вдруг вздохнул Гриша. «Человек вы хороший, что вам здесь оставаться».

— Тут тоже люди достойные есть, — мягко сказал отец Никифор. «Везде ж так — есть плохие люди и есть хорошие. А вы идите дальше. Как деток крестить, я Григорию Никитичу рассказал, сие просто, а уж потом доберетесь до церкви какой-нибудь.

— А хорошо мы с вами говорили, хоть и в остроге это было, — вдруг, улыбаясь, сказал Тайбохтой. «Был у меня друг, отец Вассиан, в Чердыни, за Камнем Большим, — он тоже умный был, как вы».

— Слышал я о нем, упокой Господи душу святого инока, — перекрестился отец Никифор. «Он же первым стал Евангелие-то остякам проповедовать. Сие честь для меня, коли такого человека-то вспомнили. Ну, все, прощаться пора.

Священник перекрестил мужчин и шепнул: «Бог в помощь».

В сиянии рассвета, вдалеке, стоял две женские фигуры — повыше, и пониже, с ребенком в перевязи. «Так, — одобрительно сказал Тайбохтой, — чум сложили, все собрали, можно двигаться. По дороге, — он обернулся к мужчинам, — оленей возьмем, и надо два чума еще.

— Почему два? — нахмурился Волк.

— Потому, — ядовито ответил Тайбохтой, — что на восток дорога долгая, я, может, женюсь еще, не тебе ж одному с семьей кочевать, зять».

Мужчины чуть отстали, и, Волк, вынув из-за пазухи мешочек, протянул его Грише. Тот посмотрел на два заледеневших, голубых глаза, и, размахнувшись, бросил его в снег.

— Спасибо, Волк, — сказал Григорий Никитич, и они пошли навстречу женам.

— Никогда я не думал, что возможно сие, — сказал Гриша, сглотнув, и шагнул ближе к обрыву.

Водная гладь расстилалась перед ними — бескрайняя, огромная, блистающая под лучами еще теплого, осеннего солнца.

Волк стоял, молча, держа под уздцы двух низеньких, крепких лошадок. Снизу, из распадка, где бежал по камням ручей, поднимался легкий дымок. Женщина, что возилась у входа в юрту, подняла голову, и, помахав рукой, закричала: «Рыба изжарилась почти, спускайтесь».

На мелководье вторая женщина — высокая, на сносях, смеясь, опускала большого, толстого ребенка ножками в воду. Тот заливисто хохотал и норовил пойти сам.

— Холодная же, — озабоченно сказал Гриша.

— Здоровей будет, — усмехнулся Волк и добавил: «А ты думаешь, я сие представлял, как на восток мы отправились? Помнишь, нам атаман о Белом море рассказывал? Однако, сие, Григорий Никитич, не океан еще — сам же видишь, вода в нем не соленая».

— Я такой вкусной воды в жизни не пил, — отозвался второй мужчина. «И прозрачная какая. Да и рыбы тут — вон, я вчера к палке веревку с гвоздем привязал, червяка насадил, — и только успевай таскать. Вон, — он приставил ладонь к глазам, — Тайбохтой едет, утки сегодня на ужин будут, у него все седло оными обвешано».

Князь спешился и сказал, смешливо глядя на мужчин темными, миндалевидными глазами:

«Сие озеро, местные его, — он помедлил, вспоминая, «Бэйгхэл» называют. От реки этой большой, — он показал себе за спину, — по коей мы пришли сюда, они говорят — на полночь дорога долгая, а на полдень — быстрая. А там, на полудне, озеро это и заканчивается».

Волк присел и быстро нарисовал что-то палкой на земле. «Ну да, — вгляделся Тайбохтой, — все так».

— Может, и перезимовать тогда здесь? — задумался Гриша. «Или до холодов все же лучше дальше на восход податься?».

— Когда срок-то у жены твоей? — взглянул Тайбохтой на зятя.

— Да вроде сейчас, говорит, в любой день может начаться, — Волк улыбнулся. «И на том спасибо, что хоть признается, а то вон — до седьмого, что ли месяца, молчала».

— Ну, давайте тогда подождем, как родит она, — приговорил Тайбохтой, — а там и двинемся. До зимы к восточному берегу доберемся, и там уж осядем, а как теплее станет, — далее пойдем.

— А что местные говорят, Тайбохтой, — спросил Гриша, когда они уже шли к озеру, ведя за собой лошадей — далеко отсюда этот океан-то?

Князь рассмеялся, и перекинул на плечо темную, тяжелую косу. «Да тут про него и не слышал никто, Григорий. Люди здешние хорошие, но сами недавно сюда с запада пришли, не знают, что вокруг».

— А на каком языке вы с ними разговаривали-то? — ухмыльнулся Волк.

— А ты ж сам оного большой мастер, зять, — подтолкнул его Тайбохтой. «В нем на пальцах объясняешься». Мужчины расхохотались, и, Гриша, вдохнув запах жареной рыбы, сказал:

«Может, лодку смастерить? Ну, такую лодку, на коей мы по рекам сюда шли. Все ж водой-то удобнее до другого берега добираться будет».

— Опасно сие, как мне кажется — хмыкнул Волк. «То ж не река, то хоть и озеро — а все одно, берегов-то не видно. Еще ветер начнется».

— Может, — Тайбохтой зорко посмотрел на зятя. «Однако ж давайте, все равно ее сделаем, мы тут до следующей луны пробудем, как сын твой окрепнет, как раз и научитесь на воде-то с ней управляться. Пригодится. Ты ж, Григорий, говорил, что у вас там, за Большим Камнем, по ветру на лодках ходят?».

— Ну да, — подтвердил Гриша. «Из шкуры хороший парус выйдет».

— Решено тогда, — Тайбохтой посмотрел на изумленное лицо Волка и добавил: «Сын у тебя будет, сын, уж поверь моему слову».

Женщины сидели на большой, расстеленной у ручья шкуре и ощипывали уток. Никитка ползал между ними, играя с шишками, то сгребая их вместе, то разбрасывая по сторонам.

— Хорошо, что орехов собрали, — сказала Федосья, потирая поясницу. «Надо будет почистить немножко, и масла из них выжать, а остальные так с собой возьмем.

Никитка подполз к матери, и чуть шатаясь, приподнявшись на крепких ножках, зашарил рукой у ворота ее легкой, кожаной парки.

Василиса смешливо проворчала: «Обжора», и развязав парку, устроив ребенка на коленях, дала ему грудь.

— Хорошо тебе, — вздохнула Федосья, — ты в штанах, а я уже месяц ни в одни не влезаю.

— Да сейчас родишь и влезешь, — успокоила ее подруга, глядя на сшитый из оленьей шкуры, украшенный мехом белки халат Федосьи. «А этот сложим и оставим — все равно пригодится, не следующим годом, так после него».