заметные капли смолы. «Пока чисто, — подумал Чулков, оглядывая избу, — а все равно — без бабы долго не проживешь. И так вон, какой месяц уже. Нет, надо, надо. С девкой заводиться не хочется, да еще дождись этих остяков, Господь один знает, где их носит.

До Пасхи-то — тут все грязью зарастет, да и вон — Борис Федорович Годунов, как отправлял нас, строго наказывал — чтобы мы тут никого не насильничали, мирно жили. Ну, вот и будем мирно, — он усмехнулся и зевнул.

«А Марья моя, как приедет, ежели скажет что — так плети отведает, да, впрочем, она молчать будет — привычная уже. Нет, надо подхозяйку. Волка этого трогать не буду, ну его, ему человека убить — что сбитня выпить, а вот этот Василий — самое то. И хвалился же он, что жена у него шестнадцати лет, и красивая. Ну, вот и славно, до отъезда гонца все обделаю, как надо — Данило Иванович перекрестил рот, и, помолившись своему святому заступнику, пророку Даниилу, спокойно заснул.

— И ты прямо вот так нож достала? — узкие глаза Василисы, казалось, распахнулись во все лицо.

— Ты только не говори никому, — Федосья поджала губы, чуть покачивая колыбель Никитки.

«Как животик-то у него?» — кивнула она на спящего ребенка.

— Да как ты и советовала, голенького его, себе на грудь кладу, — девушка вдруг покраснела, — дак вроде легче ему.

— Скоро закончится, — сказала Федосья, нежно смотря на крестника. «У брата моего младшего тоже так было, к трем месяцам прошло, как рукой сняло. Потерпи. Высыпаетесь-то вы с ним?».

Василиса рассмеялась, и перегрызла крепкими зубами нитку. «Григорий Никитич так спит, что из пищали пали над ухом — не поднимется, а я днем ложусь. Никитка же сонный такой, бывает, завалимся с ним на лавку, да только к ужину и встаем».

— Ну и правильно, — Федосья зевнула. «Я что-то тоже без Волка спать плохо стала, скорей бы вернулся».

— А ты ему скажешь? Ну, про брата воеводы, — Василиса испытующе посмотрела на подругу.

— Да зачем? — Федосья пожала плечами. «Волк же такой — он хоша на вид и спокойный, а человека ему убить — легче легкого. А сие все ж наместник, не хочу я, чтобы муж мой на плаху ложился. Яков этот теперь меня за версту обходит, испугался, видно, — девушка чуть улыбнулась.

— Федосья, — после долгого молчания начала Василиса, — а правду говорят, про тебя и Кучума, ну что мол…, - она смешалась, не закончила и опустила голову.

— Правду, — спокойно ответила Федосья. «И про визиря Карачу тако же. И еще один человек был, там, в степях, но с ним все по-другому случилось, — она на мгновение вспомнила Кутугая и почувствовала щемящую боль в сердце.

— И Волк знает? — ахнула Василиса.

— Конечно, — Федосья вдруг потянулась и поцеловала подругу в щеку. «А как же иначе — я б не стала с ним венчаться, сего не рассказав».

— Смелая ты, — вздохнув, проговорила Василиса. «Я б не смогла так, умерла бы прямо там, от стыда».

— От сего из баб не помирал никто еще, — жестко ответила Федосья, — встанешь, помоешься и дальше идешь. Сие бабе не позор, коли ее силой берут, али вынуждают, позор — это ежели ты под мужика не по любви ложишься, а ради золота, али почестей».

— Бывают разве бабы такие? — удивилась Василиса.

— Разные люди-то на свете есть, — кисло ответила Федосья. «Вона, сходи к избе воеводской, посмотри, как там некоторые задом перед москвичами крутят, так и поймешь».

Никитка проснулся, и жадно открывая рот, заплакал.

— Вот сейчас матушка грудь даст, — Федосья нежно вынула крестника из колыбели. «А то ты у нас большой парень, тебе молока много надо».

Василиса, покачивая сына, вдруг, на мгновение, прижалась щекой к руке подруги. «Хорошо, что мы с тобой спознались-то, — вздохнула она, — ты мне как сестра теперь».

— Да и ты мне тоже, — Федосья наклонилась и шепнула Василисе: «И счастливая же ты, подруженька»

— Так ты тоже, — удивленно сказала девушка.

— А буду еще более, — загадочно ответила Федосья.

Данило Иванович вышел из ворот Тобольского острога, и поежился — свистела пурга, небо было серым, мрачным, и странным казалось, что еще несколько дней назад вовсю светило солнце.

«Надо же, как погода поменялась-то, — подумал воевода, — вона, за две сажени уж и не видно ничего. Ну ладно, гонец-то из местных будет, дорогу знает, не собьется».

Он оглянулся — возводимые из толстых бревен стены крепостцы были пусты, дружина вечеряла.

«Туда он пошел, точно, — поглядел воевода на лед Тобола. «Говорил же с утра, мол, тут, под холмом, рыбы нет уже. Распугали мы ее, надо дальше, где прорубь делать».

Чулков спустился, скользя, по склону. Через несколько мгновений его высокая, в богатой шубе фигура, уже скрылась в злых, мглистых вихрях снега.

Василий посмотрел на гору рыбы, что валялась рядом с краем проруби, и вздохнув, подумал: «Была б тут Груня, она бы все уложила на нарты, — и оглянуться бы не успели, — а я еще Бог знает, сколько провожусь. И потом еще в крепостцу их тащить. Ну, посижу еще немножко, клюет-то хорошо, — он обернулся к заброшенному удилищу и тут же, почувствовав сильный толчок в спину, нелепо взмахнув руками, полетел в обжигающе холодную воду.

Дыхание сразу перехватило, и Василий, замолотив руками и ногами, вспомнив, как летом Волк учил их на Туре, попытался добраться до края льда.

«Ухвачусь, вылезу, и добегу до ворот-то, — подумал он. «Там печка, водкой разотрут, все хорошо будет».

Толстый стеганый армяк пропитался водой и тянул его вниз, в бесконечную, черную пропасть.

Вася, было, уцепился онемевшими пальцами за край проруби, как почувствовал еще более сильную боль — сафьяновый сапог на меху стоял прямо на его руке. Юноша еще успел увидеть, в пурге, красивое, усмехающееся лицо воеводы. Чулков оттолкнул юношу на самую середину воды, и подумал: «Пущай кричит. Тут так ветер завывает, что ничего не слышно».

Он подождал, пока посиневшие губы не прекратят хватать воздух. Когда тело чуть закачалось на воде, Чулков повернулся и пошел прочь. Его следы тут же заметал снег, и вскоре лед стал таким же, как и был — свежим, бесконечным, пустым.

Труп медленно вертелся, повинуясь движению ветра, и вскоре широко открытые, мертвые глаза подернулись коркой льда.

— И что же, не спасти его никак было? — Чулков озабоченно посмотрел на синее, застывшее тело утопленника, что лежало на половицах в пустом амбаре, и вздохнул: «Ну, вечная память рабу божьему Василию».

— Да как же, спасти, — ответил кто-то из дружинников. «Уж как спохватились, что он не вернулся, почти полночь была».

— Ну, так вот, — воевода распрямился, — отныне никто один на охоту, али рыбалку не ходит — только вместе с товарищем, чтобы такого не было более.

— Батюшку ж, наверное, привезти надо, — спросили у Чулкова. «Ну, из Тюмени».

— У батюшки и так дел много, не след его с места-то страгивать, сами похороним, — распорядился воевода. «А вдову его привезите, как это — мужа в последний путь не проводить. И того кузнеца, как его…

— Григория Никитича, — спокойно сказал Волк, рассматривая руки умершего.

— Да, именно. Его тоже, нам кузницу уже надо ставить. Ну, за работу, — подогнал Данило Иванович дружину, — как вдова приедет, так похоронами и займемся.

— Выбраться он хотел, вон, следы на пальцах, — указал Волк. «Умел бы плавать — не потонул бы».

— Да, — ответил Данило Иванович, и, взглянув в голубые, внимательные глаза Михайлы, перекрестившись — вышел из амбара.

— Даже и блинов не сделаешь, — вздохнула Федосья, вытаскивая кочергой из печи противень с