— Откуда ты знаешь? — удивилась Эстер.

— Я, в общем, знаком с Писанием, радость моя, — муж улыбнулся и, поцеловав ее в щеку, добавил: «Я думал сегодня тот херес открыть, оставшийся. Тут неподалеку есть одна пещера — там сухо, очаг я уже сложил, и плавник принес».

— А как же, — она чуть кивнула вниз, на пляж, где Вискайно склонился над тушами.

— Ну, — Степан помедлил, — тут безопасно, хищников нет, переночует сам.

— Я не про это, — Эстер почувствовала, что краснеет.

— Вот что, — неожиданно жестко сказал Ворон, — если он, хоть пальцем к тебе прикоснется, — немедленно говори мне. Ты моя жена, и я его убью — не задумываясь. И вообще, — он помолчал, — как только мы запасем достаточно провизии, ноги нашей тут не будет. Через месяц снимемся с якоря.

— Ты же хотел в начале лета, — удивилась жена.

— Перехотел, — буркнул Степан и, молча, пошел вниз — помогать испанцу.

— Ворвани принеси, — крикнула ему вслед Эстер.

Он вдруг остановился, и, повернувшись к ней, улыбнулся: «Да уж не забуду, не бойся».

Вискайно посмотрел на еще тусклые, еле заметные звезды, и, отхлебнув из бутылки, сказал:

«Ужасный вкус все-таки у этого тюленьего жира, сеньор Куэрво. И мясо еще зачем-то сырое ели, оно рыбой отдает».

— Затем, сеньор Себастьян, — Степан протянул ему кусок пингвина, — что вы, думаю, не понаслышке знакомы с цингой? У вас на кораблях, я слышал, ей поголовно страдают?

Себастьян сварливо ответил: «Ну да, бывает. Но я в первый раз слышу, что сырое мясо и жир, помогают от цинги».

— В Гренландии местные жители только их и едят, — заметил Степан, — и о цинге там никто не слышал.

Эстер плотнее закуталась в робу и добавила: «В них есть какие-то вещества, пока неизвестные медицине, которые защищают человека от этой болезни. Точно так же, как в лимонах, например».

— Ну все, — Степан подхватил бутылку и поднялся, — мы с сеньорой Эстер прогуляемся, на сон грядущий, а вы ложитесь, нас не ждите.

— Вы уверены, что это безопасно? — озабоченно спросил Вискайно, глядя на темное, спокойное пространство океана внизу. «Хоть бы один огонек, — подумал он. «Так тоскливо, когда в море нет ни единого фонаря».

Ворон рассмеялся и подал руку жене. «Пингвины уже все спят, сеньор Себастьян, да и они и днем, — вы сами видели, — чураются человека».

— Спокойной ночи, — сказал Вискайно им в спину.

Он долго следил за темными тенями на белом песке пляжа, а потом, войдя в хижину, завернувшись в плащ, стал ждать. Только когда в завешенный тюленьей шкурой проем стал вползать неверный, серый рассвет, он измученно, глубоко заснул — стиснув зубы, заставляя себя не думать о том, как уходили они вдаль — рука в руке.

— Жалко, что мало вина, — вздохнул Степан и велел жене: «Теперь ты».

— Опьянею, — она, улыбаясь, взяла бутылку и прижалась ближе. В пещере было почти жарко, огонь окрасил ее щеки в алый цвет, и Ворон, медленно поцеловав ее, тихо сказал: «Хорошо, очень хорошо».

Эстер вытянулась на плаще, положив голову ему на плечо, перебирая его пальцы. «Скажи, — спросила она вдруг, — а ты и вправду ничего не боишься?».

— Боюсь, конечно, не дурак же я, — пожал плечами муж. «За тебя боюсь — очень, за детей боюсь. Моря, — он подумал, — нет, не боюсь, я его знаю, но все равно — видишь, как с этим вулканом вышло. Просто, — он коснулся губами ее теплых волос, — надо делать свое дело, — достойно и честно, вот и все. Тогда о страхе как-то забываешь».

— Мендес боялся, — после долгого молчания проговорила Эстер. «Боялся, и говорил мне об этом, плакал от страха — каждую ночь. Ну, его, даже говорить об этом не хочу».

— И верно, хватит, — Ворон нежно, ласково обнял ее. «Радость моя, — он помолчал, — ты, если не хочешь, то не надо. Я потерплю, правда».

Эстер послушала треск плавника в костре, и шепнула, прижавшись щекой к его руке: «Ну как я могу не хотеть, если ты здесь?»

Степан подумал, — целуя ее, вдыхая запах дыма, — что никогда еще так никого не любил. Она вся умещалась в его руках — тоненькая, маленькая, жаркая, как пламя, и было с ней так, что хотелось никогда не подниматься с расстеленного на камнях темного плаща.

— Море шумит, — сказал он, прижавшись щекой к ее плечу. «Я так привык, что оно рядом, счастье мое, я так привык, что ты рядом. Не уходи от меня, Эстер».

Женщина вдруг вспомнила темные, доверчивые глаза того тюлененка на пляже, и, обняв Степана, — сильно, неожиданно сильно, — ответила: «Я всегда буду с тобой, Ворон, всегда, пока мы живы».

Внизу, у прибоя, самка тюленя вдруг подняла голову, услышав стон, что пронесся над песком, над волнами, теряясь в черной, едва пронизанной звездами, ночи.

— Еще немножко осталось, — Степан потянулся за бутылкой, и, смешливо посмотрев на жену, сказал: «Дай-ка губы».

Она, еще не отдышавшись, повиновалась.

— Вот так, — сказал Ворон, ощущая вкус хереса, — а теперь я, счастье мое, сделаю так, что ты вся будешь — как вино. Я, впрочем, и так уже, сколько времени пьян, — он нежно раздвинул ей ноги, и подумав, заметил: «С Плимута еще».

Эстер покраснела — отчаянно. «Я думала, ты и не помнишь».

— Не помню? — Степан поднял бровь. «Я, любовь моя, на всю эту авантюру в Лиме согласился только потому, что хотел еще раз потрогать твою задницу, понятно?».

— Ну, вот и трогай, — томно заметила Эстер, переворачиваясь на живот. «Сколько хочешь, столько и трогай».

— Боюсь, этим дело не ограничится, — озабоченно сказал Степан.

Потом Эстер, зевая, устроилась у него на груди, и, натянув на них обоих плащ, сказала:

«Сейчас до полудня просплю, и даже дальше».

— Скажи-ка, — вдруг, задумчиво, проговорил муж, — а тебе не трудно будет в Амстердаме жить? Ну, после…, - он не закончил.

— Да нет, — хмыкнула Эстер, — город-то ни в чем ни виноват, мне там нравилось.

— Ну, вот и славно, — Степан пощекотал ее. «Как вернемся, купим там домик, и переедем. На Карибах я оставаться не хочу, ну его, семьей рисковать. Там у вас я кое-кого знаю, опять же — море рядом, лодку заведу, детей буду катать, — он рассмеялся.

— А почему не в Лондоне? — удивилась Эстер.

— В Лондоне нас никто не обвенчает, сама знаешь, — вздохнул Степан.

— Так в Амстердаме тоже…, - начала женщина и вдруг ахнула: «Ворон!»

— Спи, — сердито, ласково сказал ей муж. «Я еще ничего не решил. Спи».

Ворон баюкал ее, слушая бесконечную песню моря, и улыбаясь, думал: «Все ты уже решил, зря, что ли, уже почти год об этом думаешь? Ну и ладно, не может же это быть больнее, чем когда мне глаз зашивали. Не может, правильно. Тем более вон — Никита Григорьевич на десяток лет постарше меня был.

А в Амстердаме хорошо, уютно, солью пахнет. Денег у меня столько, что и мальчишкам хватит, и нашим с Эстер детям — тоже, да и внукам еще. Обустроимся, и все будет в порядке».

Он и сам потом заснул, так и не выпустив жену из объятий, укрывая, ощущая ее легкое дыхание — где-то внизу, у самого его сердца.

Женщина распрямилась, и улыбнулась, чувствуя на своем лице совсем теплое солнце разгара весны. Земля вокруг была покрыта ковром изо мха, цвел подмаренник, вдалеке было слышно журчанье ручья.

Эстер перегнулась и посмотрела вниз. Под серым, скалистым обрывом, на белом песке пляжа, мужчины грузили в шлюпку провизию.

«Правильно, что я бурдюки из шкур тюленьих сшила», — подумала она, наклоняясь, собирая в шапку птичьи яйца. «Нас теперь только трое, места много, а чем больше воды мы возьмем — тем лучше. Ворон