И спать все время хочется».

— Ну, вот идите, — велел Степан, — идите, отдыхайте. Я постою вахту.

Он подождал, пока Фарли уляжется и взглянул на север. Небо было чистым, звезды отражались в едва двигающейся воде.

— Посвистеть, что ли, — горько подумал Степан и вздрогнул — кто-то стоял сзади.

— Я хочу с вами поговорить, капитан, — сказал Себастьян Вискайно.

Испанец устроился рядом и долго молчал. «Сеньор Куэрво, — наконец, проговорил он, — та земля, которую видел мой вахтенный…

— Сеньор Вискайно, — терпеливо ответил Степан, — вы же сами видите, ветра нет. Когда, — Ворон чуть не добавил «и если», — он появится, я уж доведу шлюпку, хоть до какого-нибудь берега, поверьте мне. Я больше тридцати лет в море, опыта у меня достаточно».

— Но если это будет та земля, — Вискайно помедлил, — она должна быть испанским владением, мы заметили ее первыми.

Ворон внезапно повернулся к нему, и Себастьян почувствовал, как холодеет у него спина.

«Сеньор Вискайно, — тихо, яростно, сказал капитан, — у меня умирает дочь. Мне сейчас все равно, кому будет принадлежать горстка безжизненных скал на краю земли».

— Я другие вещи о вас слышал, — хмыкнул Вискайно.

— Когда я вас нашел, сеньор Вискайно, — жесткие губы чуть улыбнулись, — вы от голода съели собственный палец. Думаю, тогда бы вы отдали все владения испанской короны за корабельную галету, нет?

Себастьян посмотрел на свою левую руку и вдруг сказал: «Да, капитан».

— Ну, вот и оставим этот разговор, — Ворон искусно подсек небольшую рыбину и вытащил ее на борт шлюпки. «Ложитесь, сеньор Вискайно, я смотрю, вам уж лучше, раз вы вспомнили, — Степан хмыкнул, — о спорах за землю. С завтрашнего дня будете стоять вахты, как все».

Вискайно провел рукой по отрастающим, колючим золотистым волосам, и едва слышно сказал: «Отдавайте мою долю сеньоре Эстер, капитан, у нее же дитя».

— Нет, — коротко ответил Степан. «Кроме меня и вас тут никто не знает навигации, сеньор Вискайно. Один из нас должен выжить. Все, идите спать».

Себастьян еще постоял немного на носу, глядя на еле заметную полоску рассвета. Шлюпка едва качалась на тихой воде. «Сколько мы проходим в день, капитан? — внезапно спросил он. «Ну, на веслах».

— Миль пять, — не поворачиваясь, ответил Ворон. «Но будем меньше, — люди слабеют, сеньор Вискайно».

«Ветер, — пробормотал Себастьян, устраиваясь рядом с одним из матросов. «Господи, ну когда уже?».

Мирьям брала грудь, и тут же выпускала ее изо рта, плача, мотая головой. «Молока совсем нет, — прошептала Эстер, глядя на запавший родничок девочки. «У нее уже третий день сухие пеленки».

— Дай, — Степан взял дочь, и, прижавшись щекой к ее личику, стал баюкать девочку. «Ну, потерпи, — тихо сказал он, слыша обиженный, горький плач. «Потерпи, доченька. Мама поела немножко, сейчас она отдохнет, и будет молочко. А рыба? — он устало взглянул на Эстер.

— Я ей пожевала, — женщина, отвернувшись от всех, морщась, накладывала мазь на кровоточащие соски. «Она выплюнула только, и все. Галету свою она съедает, но ей этого мало, Ворон, посмотри на нее».

Степан ощутил под пальцами выступающие ребра дочери, и подумал: «Господи, какая же она легкая стала. И так быстро». Он взглянул на истощенное, старушечье лицо ребенка и, отложив ее на дно лодки, сказал: «Перевяжи мне руку выше локтя — крепко, и дай кинжал».

Он привалился спиной к борту шлюпки, и, подождав немного, сцепив, зубы, сделал надрез.

Кровь, — темная, быстрая, — побежала в подставленную Эстер кружку. «Может, хоть попьет немного, — сказал Степан, и, почувствовав, как кружится голова, заставил себя подняться на ноги, чтобы сменить Фарли на веслах.

Эстер лежала в полузабытье, не обращая внимания на боль в груди. Она заставила дочь выпить всю кровь, не обращая внимания на ее недовольные крики. «Все равно, — думала она, — больше у Ворона брать нельзя, ему шлюпку вести. Надо завтра самой. Молока и так нет, а тут хоть что-то. А вина нельзя, будет еще хуже только. Может, и продержимся до земли». Женщина, было, хотела заплакать, но глаза были сухими — слезы исчезли.

Она вдруг почувствовала, как дочь прекратила сосать. «Мирьям, — она нежно коснулась губами темных волос, — Мирьям, ты что?».

— Иди сюда, — тихо сказал муж, обнимая ее сзади. Эстер села, и, приникнув к его плечу, положила девочку в его руки. Мирьям, было, заплакала, — слабо, почти неслышно, а потом Степан почувствовал, как под его пальцами замирает стук маленького сердечка. Он считал про себя, боясь взглянуть в их лица, — «вот, еще один раз, ну, пожалуйста, доченька моя, еще один раз». Девочка вытянулась, дрогнула и замерла.

Потом, — Степан не знал, когда, — он сказал, все еще не глядя на жену, ощущая лихорадочный жар ее тела: «Надо…»

— Нет, — сказала Эстер, прижимая к себе почти невесомое тельце. «Нет. В земле, Ворон. И меня тоже».

Он чуть не выругался вслух. «Ты не понимаешь, — Степан помолчал, — нельзя, чтобы она была здесь. Нельзя, Эстер».

Женщина оскалила зубы и медленно проговорила сухим, распухшим ртом: «Оставь нас вместе». Она легла на дно, прижав к себе крохотный трупик, и накрылась с головой плащом.

— Мне очень жаль, сказал Вискайно, — он сидел на корме. Степан оглянулся на матросов, что медленно, с усилием гребли и спросил: «Что с рыбой?».

— Со вчерашнего дня ничего не было, с той, что вы поймали, — ответил испанец, и вдруг поднялся на ноги: «Нет! Сеньор Куэрво, остановите его!».

— Поздно, — ответил Степан, глядя на Фарли, что, стоя на коленях, пил забортную воду.

— Хорошо, — сказал первый помощник, опуская в море сомкнутые ладони. «Хорошо как, сэр Стивен! Наконец-то!».

Степан сильно потряс его за плечо и сказал, глядя в запавшие, сухие, косящие куда-то вдаль глаза: «Теперь вы умрете, мистер Фарли. Зачем?».

— Я так хотел пить…, - прошептал мужчина и склонился над бортом шлюпки — его тошнило.

В шлюпке было тихо. Легкий, почти незаметный ветер чуть покачивал ее на волнах. Степан внезапно перевернулся на спину, и посмотрел в еще серое, предрассветное небо. «Господи, хоть бы дождь, — подумал он. «Весна ведь, пусть хоть маленький пройдет, все легче будет. И Фарли умирает — дня не протянет».

Он взглянул на измученное, покрытое морщинами лицо жены — мертвое дитя так и лежало в ее руках. «Девочка моя, — подумал Степан, сам не зная о ком. «Это все я виноват — надо было раньше уходить с той отмели, раньше понять, в чем дело. Горит вся, — он прикоснулся ладонью ко лбу Эстер, и та еле слышно сказала: «Отцу моему потом напиши, Ворон».

— Молчи, — велел он, и обняв ее, еще раз повторил: «Молчи». «Я посплю, — сказал себе Степан. «Немного. Я так устал. А потом сяду на весла. Будем меняться, и дойдем хоть до какой-нибудь скалы».

Он задремал, и не слышал, как кто-то медленно, осторожно пробрался с носа шлюпки, и, остановившись над Эстер, опустившись на колени, вытянул тельце ребенка из ее объятий.

Женщина проснулась, как от удара, и приподняла голову. Руки были пусты. «Ворон, — хотела закричать Эстер, но, услышав свой голос, испугалась — он был охрипшим, страшным, во рту саднило, и тяжелый язык еле ворочался. «Ворон, — она собрала все силы и, повернувшись, потрясла его за плечо.

Степан потер лицо руками и застыл, посмотрев на нос шлюпки — один из матросов целился в него из пистолета. «Мой, — понял Ворон, и, положив руку на кинжал, спокойно сказал:

«Опусти оружие».

— Опущу, — ответил матрос, ухмыляясь, — если ты не будешь нам мешать.