— И очень хорошо, что Господь руку вашу остановил, — ворчливо ответил отец Франсуа. «Это тяжкий грех — жизни себя лишать. Жизнью не вы распоряжаетесь, а лишь Бог один — он решает, кому жить, а кому умирать».

Женщина сцепила белые, нежные пальцы и тихо спросила: «И почему он так решил?»

— Да кто же знает, — вздохнул отец Франсуа. «А вот что через страдания душа очищается — это так. Иисус страдал на кресте, а все же верил, так же и нам заповедовано — верить, что Господь о нас позаботится».

Мияко опустила просто причесанную голову и прошептала: «Да разве богу нужна вдова какая-то, вон — брат мой родной, я за ним в детстве ухаживала, и то меня от порога прогнать хотел, только из милости тут держит».

— Был бы брат ваш христианином, — так же тихо ответил отец Франсуа, — он бы никогда так не поступил. Вон, посмотрите — Масато-сан, хоть более десяти лет жену свою не видел, думал, что умерла она, — однако ж, как встретились они, — не оттолкнул, хоть и пришла она к нему с детьми. Так и должно поступать, по заповедям.

— Я бы хотела почитать, — вдруг сказала Мияко. «Ну, книги ваши, которые о боге говорят. Я у Тео-сан видела, Масато-сан ей из Нагасаки привез».

— Да, — отец Франсуа улыбнулся — это отец Джованни переводил, отрывки из Нового Завета, там проповедь Иисуса Христа. Вы его попросите, он вам даст, у нас собой есть еще.

— Неудобно, — покраснев, глядя в сторону, пробормотала Мияко.

— Что ж тут неудобного? — удивился отец Франсуа. «На то и книги, чтобы их читать. И вообще, — он задумался, — вы же японский много лучше нашего знаете, Тео-сан мне говорила, даже стихи писали?

— То дело давнее, — смущаясь, проговорила женщина.

— Ну, все равно, отец Джованни сейчас дальше переводит, вы бы взяли ему, и помогли, — попросил отец Франсуа.

Мияко взглянула на пышно цветущие азалии и вдруг подумала: «Когда ребенок умирает, то забываешь о красоте. Фумико-сан мучилась, плакала, а вокруг цвели вишни, весной это было, и я ничего вокруг себя не видела. Зачем все это, если нет человека? Я теперь и любоваться ничем больше не смогу, а жить-то надо дальше, хоть как-нибудь».

— Да, — сказала она, наконец, — я бы очень хотела помочь, спасибо вам, сэнсей.

Хосе поклонился и вежливо сказал: «Вы хотели меня видеть, ваша светлость?»

Даймё оглядел молодого человека с ног до головы и подумал: «Молод, конечно. Ну ладно, другого врача нет, а тянуть с этим не следует — мало ли что».

— Как ваши больные в городе? — спросил он, жестом приглашая юношу опуститься на татами.

«Возьмите чая, я хотел выпить его один, посмотреть на азалии, но приглашаю вас разделить это удовольствие со мной».

— Спасибо, — ответил Хосе и принял протянутую ему чашку. «Больных там достаточно, я теперь каждый день к ним ходить буду, пока мы здесь, с вашего разрешения».

— Разумеется, — отмахнулся даймё. «Вот что, — он помолчал, — ваш приемный отец говорил мне, что вы хороший врач».

— Ну, в общем, да, — согласился Хосе. «Я, конечно, еще молод…

— Мне надо, чтобы вы осмотрели одного человека, — резко сказал его светлость. «Я беру себе новую наложницу, уже скоро, ее мать, конечно, клянется, что у нее все в порядке, но это мать — они все, что угодно скажут, если есть возможность пристроить дочь в хорошее место».

Хосе помолчал и спросил: «Вы хотите, чтобы я с ней поговорил?»

— Не только, конечно, — удивился даймё. «Мне надо знать, что она способна рожать, и вообще, — он повел рукой…»

— Принято, чтобы при этом присутствовала мать, — спокойно проговорил Хосе. «Все же девушка, она будет стесняться..»

— Нет, — даймё поднялся, и юноша тут же встал, — я сам буду в комнате. За ширмами, разумеется, — добавил он, улыбаясь.

— Пойдемте, — велел он Хосе, — покажите там слугам, что вам нужно, а я пока велю послать за моим цветком сливы.

Марико-сан осторожно, оглядываясь, следовала за двумя охранниками. Масамунэ-сан ждал ее у входа в свой кабинет.

Девушка невольно оглядела свое простое, домашнее, светло-серое кимоно, и, поправив прическу, низко поклонившись, сказала: «Ваша светлость, простите, я не успела подготовиться…»

— Цветок сливы, что растет у горной хижины, так же прекрасен, как и тот, что видишь в императорском саду, — улыбнулся даймё. «Поскольку на следующей неделе я заберу тебя из дома отца, — Марико-сан отчаянно покраснела, и его светлость невольно рассмеялся, — мне надо удостовериться, что ты здорова и сможешь выполнять свои обязанности, как это и положено. Проходи, — дайме распахнул перед ней тяжелую дверь.

Девушка увидела красивого, невысокого, смуглого юношу в черном камзоле, что мыл руки в тазу и, едва слышно сказала: «Ваша светлость…»

— Совершенно нечего стесняться, — уверил ее даймё. «Хосе-сенсей врач, это его работа, а я, мой цветок сливы, побуду тут, — Масамунэ- сан указал на красивую, шелковую, расписанную цветами ширму, что стояла в углу комнаты.

— Но моя матушка… — пробормотала Марико-сан, — она же все рассказала вашей жене, ваша светлость. Вы же знаете..

— Я предпочитаю услышать это еще из уст врача, — коротко ответил даймё и зашел за ширму.

— Вы не бойтесь, пожалуйста, — ласково сказал Хосе, глядя на слезы в темных, миндалевидных глазах. «Я воспитанник отца Джованни, сейчас мы с вами тут быстро все закончим, и пойдем праздновать крещение вашего брата. Вы же много всего вкусного приготовили?»

— Много, — невольно улыбнулась девушка.

— Ну и славно, Вы вот так ложитесь, — Хосе указал на футон, — и приподнимите кимоно. Чуть- чуть.

«Бедная девочка, — невольно подумал он, вытирая руки. «Вы мне расскажите, — попросил Хосе, — что вы там такого на стол поставите, а то мне интересно. А я пока вас посмотрю.

Креветки будут?»

— Обязательно, — Марико взглянула на беленый, высокий потолок и поняла, что все еще улыбается.

Джованни приоткрыл перегородку и зашел в уже темную, освещаемую только луной, комнату. «Какая красная, — подумал он, — завтра, наверняка, ветер будет». Распятие висело в центре стены. Он опустился на колени, и, перебирая четки, подумал:

— Значит, жива Марта. Ну, слава Богу. И дети живы все были. Ах, Пьетро, Пьетро, вот и не увидимся мы с тобой, дай тебе Господь покой, введи тебя в сонм праведников. И брата твоего пусть примет к себе Бог, как сказано: «И возьму вас из народов, и соберу вас из всех стран, и приведу вас в землю вашу». Он перекрестился, и, опустив голову в руки, услышал сзади чье-то легкое дыхание.

— Простите, сенсей, — испуганно пробормотала женщина, — я думала, тут никого нет. Я хотела немного побыть одна, подумать, тут так тихо, так спокойно…

— Это вы меня простите, — Джованни поднялся и, ласково посмотрев на женщину, добавил: «Я вас с крестин запомнил, Мияко-сан, да?»

— Она поклонилась и тихо ответила: «Я не думала, что вы меня увидели».

— Ну как вас можно не увидеть, — вздохнул Джованни, глядя на мягкие, темные, уложенные в простой пучок волосы, на чудно вырезанные, темно-красные губы. От нее пахло вишней — тонко, едва уловимо.

— Вы плачете, — вдруг, подняв голову, сказала Мияко, и тут же спохватилась: «Простите, пожалуйста».

— Это ничего, — вздохнул Джованни. «Тео-сан мне рассказала, что умер ее отчим, давно, почти двадцать лет назад. Он был моим лучшим другом. И брат его умер тоже. Я молился за их души».