такие».

Женщина почувствовала, как отчаянно, громко бьется ее сердце, и, помолчав, спросила:

«Хотите кальян? У меня и табак, и гашиш есть».

— Табак, — решительно сказал Джованни. «Потому что я хочу запомнить все, что будет дальше, Анушка, — все, до последнего мгновения».

Она покраснела — до белых, нежных, прикрытых изумрудным ожерельем, ключиц, и сказала:

«Сейчас принесу».

В стеклянной колбе булькала вода, тонко пахло розами, и Джованни сказал, смотря на то, как она выдыхает дым: «Я тоже хочу попробовать, только вы слишком далеко сидите».

— Я могу подвинуться, — она помолчала и рассмеялась: «Это португальцы ваши сюда табак привезли, говорят, Великому Моголу очень нравится. Держите, — Анушка протянула ему наконечник слоновой кости.

— Все равно далеко, — Джованни смотрел прямо на нее. «Неудобно».

Анушка одним быстрым, легким движением оказалась у него на коленях, и, смеясь, спросила: «А вот так? Удобно?»

— Ну, наконец-то, — проворчал Джованни и, устроив ее, как следует, сказал: «Вот теперь хорошо. А сейчас я буду курить, целовать тебя, а ты сиди, и ничего не делай».

Анушка скинула сандалии, и, прижавшись головой к его плечу, поинтересовалась: «И долго ты будешь курить?».

«Я двадцать три года терпел, — смешливо подумал Джованни, — ничего, потерплю еще немного».

— Узнаешь, — сказал он, и, проведя губами по ее шее, затянувшись, вдохнув запах лотоса и роз, — закрыл глаза.

В маленькой, полутемной комнате, — ставни были закрыты, только один, тонкий луч закатного солнца лежал на каменном полу, — пахло цветами.

— Двадцать три года, — недоверчиво протянула Анушка, нежась в его руках. «Я смотрю, ты ничего не забыл».

— Такое не забывают, — Джованни поцеловал белую шею: «Я очень любил одну женщину, она умерла, ну, и потом, много всего разного было — в общем, пришлось принять сан. А с тех пор, — он рассмеялся, не в силах оторваться от ее мягкой кожи, — сама понимаешь, нам это запрещено. Не то, — он поднял бровь, — чтобы мне это было важно, но я так и не встретил за все это время ту, ради которой хотелось наплевать на запреты.

— А сейчас? — она повернулась и дерзко, закусив губу, посмотрела ему прямо в глаза.

Джованни взял в руки тяжелую грудь, и, полюбовавшись, поцеловав темные, большие соски, рассмеялся: «А сейчас встретил, и, мне кажется, ты это видишь и чувствуешь».

— Вижу, — согласилась Анушка, бросив взгляд вниз. Маленькая, нежная ладонь легла на его тело, и Джованни, сдерживаясь, чуть застонал. «И чувствую, — она улыбнулась, — боюсь, тут и двух рук не хватит, чтобы это удержать».

Джованни уложил ее на бок, и, приникнув к уху, сказал: «Не надо ничего удерживать, потому что я хочу еще кое-что вспомнить. Ну, не торопясь, конечно, обстоятельно».

Потом она лежала, тяжело дыша, целуя его пальцы, и Джованни, помолчав, спросил: «А если я предложу тебе уехать со мной? Я давно хотел, — он поморщился, — покончить со всем этим, надоела мне церковь. Не побоишься?»

Анушка, опираясь на локоть, рассмеялась: «Да за тобой любая на край света босиком пойдет, зачем спрашивать?». Она поцеловала Джованни, — долго, глубоко, и добавила: «Куда угодно, милый».

Майкл прижался к стене дома, — окно спальни выходило в сад, было тихо, город заливал огненный, расплавленного золота, закат. В узкую щель он видел только смуглую, мускулистую спину мужчины, лежащего на низкой, широкой, с разбросанными шелковыми подушками кровати, его темные, с проседью волосы, и ее голову — каштановую, растрепанную. Он напряг слух — но эти двое говорили шепотом.

— Потанцуй мне, — едва слышно попросил Джованни, так и не выпуская ее из объятий.

«Пожалуйста, Анушка».

Она высвободилась — одним легким, быстрым движением, браслеты зазвенели, и женщина, оказавшись в центре комнаты, откинув голову, так, что каштановые волосы упали на спину, запела. Крохотная ступня уперлась в пол, руки изогнулись, — и она стала танцевать, сначала только маленькими, изящными пальцами, лукаво смотря на него.

Терпеть это, — подумал Джованни, — было все равно, что умирать самой сладкой, самой лучшей смертью. Белые плечи мерцали в темноте, полная, большая грудь едва колыхалась, чуть двигались широкие бедра, и, она, — Джованни сам и не понял, как это случилось, — оказавшись рядом, приподняв изящную ногу, поставила ее на край постели.

— Вот так, — сказал он, припав губами к ее телу. «Вот так и стой, пожалуйста»

— Я не смогу долго, — смешливо прошептала она, и тут же застонала, раздвигая ноги еще шире. «Да! — шепнула Анушка, гладя его волосы. «Да, любимый!»

Он не видел лица мужчины, слыша только его голос — тихий, наполненный страстью, молящий. Анушка закричала, и, оказавшись на постели, наклонившись над ним, закрыла их обоих своими длинными, распущенными волосами. Мужчина что-то делал, — так, что она, задрожав всем телом, измучено сказала: «Еще, еще, прошу тебя!»

Потом она опять закричала, кусая губы, вцепившись пальцами в плечи мужчины, и Майкл ушел — так и не узнав его имя.

Джованни поцеловал ее куда-то пониже талии, туда, где все было жарким и мягким, и улыбнулся, — она, ловко покрутив задом, прижалась к нему. Он услышал смешок и строго сказал: «Вот сейчас тебе мало не покажется, дорогая моя!».

— Обещания, — притворно вздохнула Анушка и тут же томно сказала: «Да, да, вот так очень хорошо!»

— Не сомневаюсь, — пробормотал Джованни, ощущая тяжесть ее груди у себя в руках, пробуя ее на вкус — она, казалось, вся пахла свежестью. Анушка глубоко вздохнула, ощутив его в себе, и, прошептала, уткнувшись лицом в подушку, рассыпав вокруг мягкие волосы: «Хочу, чтобы это длилось вечно».

— Будет, — пообещал Джованни, чувствуя, как покоряется, слабеет ее тело. Он нашел пальцами то, что хотел, и Анушка, протянув руку, вцепившись ногтями в шелк, сдавленно зарыдала.

— Хочу девочку, — сказала она потом, устраивая ноги у него на спине. «Прямо сейчас хочу девочку от тебя».

— Сначала мальчика, — сквозь зубы, ответил Джованни, а потом они уже ничего не говорили, — только в конце, уронив голову ей на плечо, он шептал: «Господи, любимая, любимая моя!»

Анушка выгнулась, принимая его, отдавая ему всю себя — до последнего уголка, и он еще успел почувствовать, как раскрывается ее тело, — жарким, обжигающим потоком.

Она пошевелилась и подняла голову с его груди — от собора доносился звук колокола.

Джованни зевнул, и, поцеловав чудно вырезанные губы, усмехнулся:

— Пора на работу. Так. Ты тут складывайся потихоньку, а я съезжу за своим сыном приемным, в горы. Бабушку тоже собери, и ждите нас. Придумаю, как отсюда выбраться, не беспокойся».

— Бабушка не поедет, — грустно сказала Анушка. «Она тут хочет умереть».

— А ты? — обеспокоенно спросил Джованни.

Женщина наклонилась, и, взяв его лицо в ладони, строго ответила: «А я не хочу умирать. Я же тебе сказала, — я собираюсь пойти за тобой куда угодно, — хоть на край света, — жить с тобой, рожать тебе детей и готовить тебе еду — самую острую, уж поверь мне».

Джованни счастливо рассмеялся, и, прижав ее к себе, просто лежал — слушая, как бьются рядом их сердца.

Майкл зашел в какой-то портовый кабак, и, попросив бумагу с чернилами, улыбаясь, быстро написал на листке бумаге несколько строк.

— Вот так, — пробормотал он, перечитывая, — пусть ни этой шлюхе, ни паписту ее мало не покажется. Такой же развратник, как отец мой, а она, — Майкл поморщился, — пусть тоже сгорит в аду. Нет,