гавани.

Джованни посмотрел на леса, что окружали будущую базилику, и, сказал, не поворачиваясь:

«Его святейшество будет доволен. Собор собором, а тело отца Франциска Ксаверия должно покоиться так, чтобы люди всегда смогли прийти к нему, помолиться. Скоро мы начнем процесс канонизации, великий он был все же человек, — Джованни перекрестился.

— Да, — ответил, глава Святой Инквизиции Гоа, — говорят, только апостол Павел обратил в христианство больше людей, чем он. Я слышал, вы отсюда отправитесь по его следам, в Японию?

Джованни помолчал, и, любуясь мраморным, украшенным драгоценными камнями полом базилики, сказал: «Да, орден меня просит проверить, как обстоят там дела в семинарии, ну и вообще — они далеко, к ним редко приезжает кто-то. Сейчас подожду корабля, что везет из Рима книги для них, и поеду. Так что побываю там, где и отец Франциск, — он рассмеялся.

Осеннее солнце, казалось, заполняло все своим сиянием. Собор, — огромный, белокаменный, — поднимался вверх, и Джованни, взглянув на его стены, подумал: «Ну, корабля этого я вряд ли дождусь». Он чуть было не улыбнулся.

— Я вас хотел поблагодарить за тот ящик для доносов, — священники стояли на террасе перед папертью, что выходила прямо на океан. Внизу, на узких улицах, царила полуденная толкотня. «Так вот, — продолжил инквизитор, — город у нас небольшой, все друг друга знают, ну, сами понимаете, люди часто предпочитают не доносить на соседей, или там родственников. А так — очень удобно».

«Разумеется, — холодно подумал Джованни. «А еще очень удобно иметь запасной ключ к этому ящику, — все меньше невинных людей пострадает».

— Мы так делали в Мехико и Лиме, — ответил он. «С одной стороны, вы же знаете, формально не принято рассматривать анонимные доносы, а с другой, — Джованни пожал плечами, — как вы правильно заметили, они тут все друг друга покрывают. Хотя ну о чем тут могут доносить? — он улыбнулся. «Паства набожная, как я успел заметить, на службах не протолкнуться».

— Если бы они еще не сажали эти свои священные деревья перед входом в дома…, — пробормотал инквизитор.

— Вроде венчаются в соборе, все, как положено, а потом, дома — начинаются какие-то языческие церемонии, танцы эти дикие, песни, — священник поморщился. «Имена у всех христианские, но это тут, — он показал на церковь, — а едва выйдут за порог, — называют друг друга какими-то местными кличками, язык сломаешь. Вообще надо требовать, чтобы они и между собой по-португальски говорили, а не на этом конкани.

— Отец Франциск, кстати, всегда, выступал за то, чтобы миссионеры знали местные языки, — сухо сказал Джованни. «Он сам, как вы помните, писал своему ученику, отцу Гаспару, который уезжал в Ормуз, — Джованни закрыл глаза и по памяти процитировал: «Если ты хочешь, чтобы работа твоя принесла плоды, — для тебя и для ближних людей, если хочешь достичь утешения — иди к грешникам, и говори с ними на их языке. Они — живые книги, по которым ты должен учиться».

— Так что, — Джованни усмехнулся и перекрестился, — будущий святой покровитель Азии нам завещал увещевать, а не жечь, отец Фернандо. Пойдемте, там, наверное, уже, очередь к исповедальням выстроилась, неудобно заставлять людей ждать.

— А это правда, что вас хотели выбрать генералом ордена? — внезапно спросил отец Фернандо.

— Нет, — рассмеялся Джованни, — мой друг, отец Клаудио, прекрасный пастырь, и я рад, что он стал генералом. К тому же, — он пожал плечами, — я, отец Фернандо, предпочитаю быть просто священником.

Он вскинул голову, заходя в прохладную тишину собора, и почему-то подумал: «Приеду в Англию, поселюсь в деревне, и буду ходить в самую скромную, самую маленькую церковь, какую только найду».

— А вы уже неплохо говорите на конкани, — рассмеялась сеньора Амрита, разливая кокосовое молоко. «Ну, для иностранца, конечно».

— Я вообще способный, — рассмеялся Джованни, — три языка знаю. Ну, — он потянулся за бокалом, — так, на рынке объясниться могу, не перехваливайте меня. Я вам вина, принес, кстати, можно ведь вам?

Темно-красные губы улыбнулись. «Ну, отчего же нельзя? На севере, его нет, понятное дело, император запрещает, а у нас тут его много, португальцы любят. В старые времена вино кшатрии пили, воины, и правители наши».

Женщина поставила на стол большое блюдо с рыбой, и, поймав взгляд Джованни, улыбнулась: «Внучка моя придет, помните, я вам рассказывала, Анушка. Она как раз с севера вернулась, сегодня на свадьбу ходила, танцевала там, так, что покормить ее надо, как следует, проголодалась».

— А зачем вы на свадьбах танцуете? — спросил Джованни, наблюдая за ловкими руками женщины, что раскладывали по тарелкам рис.

Она прервалась и ласково на него посмотрела: «Считается, что мы приносим счастье. Мы же, синьор Джованни, не как все другие — нас посвящают богам, и после этого мы уже никогда не можем овдоветь. Ну, как ваши монахини, — она расхохоталась, и Джованни почувствовал, что краснеет.

— Смутила я вас, — Амрита присела и, скрывая улыбку, сказала: «Конечно, между нами и монахинями общего немного…»

— Они тоже поют, бывает, — Джованни невольно рассмеялся.

— Кто поет? — раздался высокий, звонкий голос и на него повеяло свежим запахом цветов.

«Только не просите меня петь — я на этой свадьбе чуть не охрипла!».

Джованни встал и сглотнул — на террасу вышла женщина, красивей которой он очень, давно не видел. «Венера, поднимающаяся из моря, да, — вспомнил он ту картину синьора Тициана Вечелли».

Каштановые, мягкие локоны падали на плечи, широкие бедра чуть покачивались, на тонких щиколотках и запястьях звенели браслеты. Шелковое, расшитое серебром, серо-зеленое, — в цвет глаз, — сари, обтягивало большую, высокую грудь.

Она подняла голову — женщина была ниже его, не доходила ему и до плеча, и сказала: «А вы тот самый синьор Джованни! Бабушка мне о вас рассказывала. Я Анушка, — она улыбнулась, блеснув белыми, мелкими зубами, и Джованни, откашлявшись, сказал: «Рад знакомству, сеньора».

— Есть хочу, — сказала Анушка, усаживаясь за стол, отрывая половину свежеиспеченной лепешки. «Меня там покормили, но все равно — хочу. Что тут у нас, — она повела носом, — пахнет вкусно. А рисовый пудинг будет? — спросила она бабушку.

— А как же, — сеньора Амрита улыбнулась.

— Все съем, — пообещала Анушка и, взглянув на Джованни, велела: «А вы торопитесь, а то я вам ничего не оставлю. Потом я вам поиграю, если хотите, у меня вина с собой. Это как ваша лютня, — она отпила кокосового молока и, скинув сандалии, подобрав под себя ноги, расправила подол сари.

Джованни посмотрел на тонкий, искусный рисунок хной, что украшал маленькие ступни, и спросил: «Вина хотите? Я хорошее принес, французское, из своих запасов, вы такое и не пробовали, никогда, наверное»

— Наливайте, — приказала женщина. «Я год на севере была, там вина не дождешься. Потом кальян разожжем, вот вы его пробовали, сеньор Джованни? — она вздернула бровь. «Хотя нет, вы же священник, вам нельзя, наверное».

— Ну отчего же, — Джованни подумал, что больше всего на свете ему хочется вынуть Анушку из этого сари, и заставил себя, отведя от нее глаза, продолжить, — можно, сеньора Анушка.

— Вот и славно, — женщина приняла от Джованни бокал, их пальцы соприкоснулись, и Джованни с удивлением заметил, что она покраснела.

Сеньора Амрита выглянула из кухни и ворчливо сказала: «Рыбу-то ешьте, остынет, она свежая совсем».

— Острую еду, любите? — весело поинтересовалась Анушка, глядя на слезы в красивых, темных глазах мужчины.

— Чем острее, тем лучше, — ответил Джованни, и вдруг почувствовал легкое прикосновение ее руки. Она вытерла его щеку шелковой салфеткой и сказала: «А я вот готовлю еще острее, чем бабушка».

— Очень хотелось бы отведать, — Джованни выпил вина и застыл, — она смотрела на него своими блестящими, большими глазами, и, вдруг, зардевшись, тихо сказала: «Мне бы тоже очень хотелось вас