крыле. Так что вряд ли вам понравится туда приходить, сеньора Амрита».

— Бедный вы, — Амрита положила свою руку поверх его и они немного помолчали.

— Вот, — капитан повернулся к Майклу Кроу, стоящему на носу корабля, — входим в гавань Гоа.

Майкл бросил один взгляд на корабли, что были пришвартованы у низких, каменных зданий складов, на гомонящую толпу, — крики рыночных торговцев доносились даже сюда, на тихую, темно-синюю воду, — и сухо спросил: «Долго мы тут будем стоять?».

— Да не меньше месяца, — пожал плечами голландец. «Пока разгрузим то, что привезли с Явы, пока погрузимся…Но вы не бойтесь, если все будет в порядке, летом следующего года уже будете в Лондоне».

— Очень бы хотелось, — пробормотал Майкл, сцепив длинные пальцы.

— А вы неплохо знакомы с морским делом, кстати, — улыбнулся голландец. «Для священника, понятно».

— Я шесть лет провел на корабле, ребенком — сухо ответил преподобный. «Мой покойный отец был капитаном».

Он ушел к себе в каюту, а голландец, проводив его глазами, пробормотал: «Три года проповедовал туземцам в джунглях, и хоть бы порадовался, что, наконец, город перед собой видит. Хоть да, тут же католики, это для него хуже туземцев. Мне-то все равно, — католики, протестанты, — главное, деньги чтобы платили»

— Вот туда и встанем, — улыбнулся капитан, завидев свободное местечко. «Как раз посередине, удобно будет, спьяну не заблудишься».

На палубе расхохотались, и «Милая Луиза», ведомая уверенной рукой, направилась к грузовой пристани.

Он сидел на узкой, высокой койке, — со времен его детства на «Святой Марии», он ненавидел такие. «Не то, что бы я на них спал, — криво усмехнулся Майкл, — у Берри мы на полу в чулане ночевали, а потом — в гамаках, вместе с матросами». Он отложил Библию женевского издания, и, взглянув в распахнутые ставни, отвел взгляд — с берега тянуло жаром, специями, человеческим потом, разносчик, стоя на набережной, нараспев предлагал какую-то дрянь.

То письмо Майкл сжег, едва прочитав, — он как раз тогда готовился уехать в Бантам миссионером, вместе с экспедицией Корнелиса де Хаутмана.

— В море, значит, — хмыкнул он, глядя на то, как рассыпаются хлопья пепла в камине. «И успел обрюхатить еще одну шлюху перед смертью. Ну, хоть она тоже сдохла, с отродьем ее, меньше хлопот будет. А братец мой жив, значит. И та девчонка жива. На троих, значит, наследство, придется делить. Ну ладно, это мы еще посмотрим.

— Вот только, зная дорогого папу, — Майкл чуть улыбнулся, — кроме наследства, он еще кое-что, наверняка, припрятал, зря он, что ли, тридцать лет в Карибском море плавал? Доберусь до Лондона, схожу, узнаю — вдруг папа оставил письма какие-нибудь? Наверняка, — Майкл закрыл глаза и глубоко вздохнул.

Он лег на койку, повернувшись лицом к переборке, и, сжав зубы, велел себе: «Терпи».

Терпеть становилось все труднее, — в джунглях, стараясь выжить, он просто об этом не думал, а сейчас, когда в каюту с берега веяло томной, осенней жарой, когда корабль чуть покачивался на легкой волне, — Майкл опять почувствовал то, что он усмирял все эти годы.

«Не сейчас, — сказал себе он. «Тогда, когда у тебя будут деньги, тогда, когда ты будешь на пути туда, к своей цели. Только тогда, но не сейчас».

Он встал, и, пройдя в боковой чулан, сняв рубашку, облился водой. Вытираясь, он прислонился лбом к доскам, и, заставил себя вспомнить Санта-Ану. Как и всегда, это помогло — желание сменилось отвращением, и Майкл, устроившись на койке, облегченно вздохнув, опять взялся за Библию.

Хосе приложил пальцы к смуглому запястью больного и затаил дыхание, одновременно, внимательно, осматривая морщинистое лицо. Сердце билось с перебоями, то часто, то медленно, замирая. «Странно, — подумал он, — лицо истощено, а на теле — отеки».

Юноша вымыл руки горячей водой и осторожно приподнял оба века — по очереди. «Еще и паралич глаза, — пробормотал он.

— У него болят ноги, он с трудом ходит, и не помнит, как его зовут, — раздался сзади мягкий голос наставника. Индиец говорил на хорошем португальском, и, когда Хосе, приехав сюда, в горы, удивился, услышав его приветствие, тот только улыбнулся: «Я полвека лет лечил там, — он махнул рукой на тонкую полоску океана, — в городе. Вот сейчас, на старости лет, сюда перебрался».

Хосе окинул взглядом тонкую, стройную фигуру индийца и подумал: «Интересно, когда он начал лечить? Ему же лет шестьдесят, не больше».

— Мне восемьдесят три, — сухо сказал врач. «Пойдемте, покажу, где вы будете жить».

Комнатка оказалась крохотной, но чистой, кормили — хоть и скромно, без мяса, — но вкусно.

Хосе, однажды вечером, сидя при свече, приводя в порядок свои записи, подумал: «Вот бы не уезжать отсюда подольше».

Он посмотрел еще раз на больного и, вздохнув, сказал: «Это может быть старческое помутнение ума, сопряженное с болезнью сердца. Ему же лет семьдесят?».

— Ему тридцать, — ядовито сказал наставник, — и два месяца назад он играючи таскал мешки с рисом там, в порту.

— Да, — Хосе задумался, и, посмотрев на деревянную миску, что стояла рядом с больным, спросил: «Почему его кормят иначе, чем остальных? Всем сегодня давали обыкновенный рис, я сам его ел, а ему — что-то другое, — юноша понюхал. «Это тоже рис, но какой-то странный, я такого не видел».

— Молодец мальчик, — нежно сказал наставник. «Это рисовые отруби».

— Но зачем? — удивился Хосе. «Что они изменят?».

— А! — индиец поднял длинный, чуть костлявый палец.

— Вот об этом мы будет говорить вечером, после ужина, а за него, — врач наклонился и ласково поправил на больном тонкое одеяло, — ты не беспокойся, его вовремя привезли и отсюда он уйдет на своих ногах. А теперь пойдем, червь у того ребенка уже показался в язве, надо начинать его вынимать.

Вечером, после занятия, Хосе подошел к ограде террасы и посмотрел на океан. «Ничего-то мы не знаем, — вдруг усмехнулся юноша, — ну, кто бы мог подумать, что человек может серьезно заболеть просто потому, что ел обыкновенный рис».

Он оглянулся вокруг и, полюбовавшись садом, добавил:

— Надо же, в каждом растении, в каждом дереве, или цветке есть польза. И почему мы, в Европе, так мало используем коноплю в лечении? Глушим пациентов опиумом направо и налево, а конопля, оказывается, незаменима, при постоянных болях. Правильно я сделал, что сюда целый мешок тетрадей привез, хоть есть куда рецепты записывать.

Он потянулся и, широко зевнув, подумал, о завтрашней операции. «Будем чинить сломанный нос, — пробормотал он, — я и не знал, что так можно. Ну, хоть высплюсь сегодня, вроде тихий день был.

Хосе пригляделся к низкому, беленому зданию храма, и, приставив ладонь к глазам, понял, что отдохнуть ему не удастся — наставник махал с порога рукой.

Уже на рассвете юноша вышел наружу, и, сняв испачканный кровью фартук, прислонился к стене.

— А ты что думал? — рассмеялся индиец, потрепав его по плечу. «Это у тебя первая двойня?».

— У нас, — Хосе махнул рукой на запад, — акушерки детей принимают, врачей зовут только когда операцию надо сделать…, - он замялся.

— Убить роженицу или ребенка, да, — сухо ответил наставник. «Ну, как я тебе уже говорил, — резать мы все умеем, а вот сделать так, чтобы резать было не надо — это, мальчик, приходит с опытом».

— Невозможно сделать так, чтобы роженица после этой операции не умерла, — горячо, несмотря на усталость, ответил Хосе. «Просто даже от боли…

— От грязи умирает больше людей, чем от боли, — ехидно сказал индиец. «И чтобы такого не случилось — иди, согрей воды, и как следует, прокипяти все инструменты. Ну и комнату, конечно, вымой. В добрый час мальчики-то родились, — добавил врач, глядя на встающее из-за гор солнце. «Надо будет их гороскоп рассчитать».