Отец тогда, в капитанской каюте на «Святой Марии» хмыкнул и сказал: «Если доживешь до сорока, тогда — пожалуйста. В твои годы ни одна торговая компания тебе не даст ни гроша, ты пока никто. Да и потом, тоже, в общем, я же тебе рассказывал о покойном Гийоме — великий мореплаватель погиб потому, что хотел собрать денег на экспедицию. Я, кстати тоже, — отец рассмеялся, — Ледяной Континент на свои заработки искал, большей частью.

— А если тетя Марта? — попытался сказать Ник.

— Они занимаются востоком, — Индией, Молуккскими островами, — и совсем не заинтересованы в том, чтобы выбрасывать деньги. Ты пойми, — отец выпил рома, — чтобы туда идти, нужен хороший корабль, с укрепленным днищем, нужны запасы провизии. Ты не плавал на севере, а я плавал. Накопишь золота — ради Бога, отправляйся туда.

— Просто, — упрямо сказал Ник, глядя на карту, — так будет гораздо быстрее проплыть в ту же самую Индию.

— Гораздо быстрее будет прорыть два канала, — тут, и тут, — отец указал, — где, — только вот ни король Филипп, ни султан Мурад почему-то не хотят этого делать, — отец чуть усмехнулся, и, потрепав Ника по плечу, добавил: «Ты вот что. Там, в Лондоне, у тети Марты для тебя два конверта лежат. Если я не вернусь с морей, потом съездишь, заберешь их».

— Папа! — возмущенно сказал юноша.

Ворон потянулся широкими плечами и смешливо заметил: «Мне шестьдесят почти, все может случиться».

— А что там, в конвертах? — Ник тоже выпил.

— Увидишь, — коротко ответил отец.

Ник закрыл глаза и вдруг подумал: «Да, завтра вечером. День я еще продержусь, конечно, но нет смысла дальше тянуть».

После завтрака, когда Себастьян одевался у себя в гардеробной, Тео постучалась и сказала:

«Дорогой, я тебе мазь принесла. А то сейчас жарко, вдруг еще воспаление начнется».

Она нежно массировала ссадины и, отставив склянку, сказала: «Я тебя попросить хотела. У Дэниела после сиесты урок верховой езды, а мы с Мартой хотим печенья напечь и пойти в город, раздать нищим, вместе с милостыней. Все же Богоявление через три дня, пусть порадуются. Можно?

— Ну конечно, милая моя, — растроганно сказал Вискайно, — девочке надо показывать пример христианских добродетелей.

Тео вдруг покраснела и сказала, тихо: «Я очень тебе благодарна, Себастьян, что ты обращаешься с ней так же, как с Дэниелом. Спасибо'.

Он поцеловал жену в лоб и ответил: «Я ведь дал тебе слово чести, что твои дети — это мои дети, и никогда его не нарушу».

Тео вздохнула, и, улыбнувшись, прижалась щекой к его плечу.

Тео поздоровалась с солдатами, что охраняли вход в маленькое здание тюрьмы, и сказала, держа за руку дочь: «Сеньор Вискайно разрешил нам раздать милостыню заключенным, в честь праздника».

Начальник караула, выглянув из своей маленькой, беленой комнаты, радушно сказал:

«Сеньора Тео! И маленькая Марта! Ну конечно, проходите!»

— Может быть, вы тоже хотите печенья, сеньор Антонио? — предложила девочка, показав ему атласный мешочек. «Это я сама пекла, с миндалем!»

Устроив их у себя в комнате, офицер сказал: «Сейчас велю принести лимонада, у нас свежий, и вы, сеньора Марта, меня угостите».

— Может быть, мне самой сходить? — поднялась Тео. «За лимонадом».

Сеньор Антонио тут же вскочил, покраснев, и замялся: «Я должен был подумать, такая жара!

Я сейчас сам все принесу, быстро. Простите меня».

Он вышел, а Тео спокойно сказала дочери: «Ты пока раздай печенье солдатам, милая, они тоже будут рады».

Проводив глазами спину Марты, женщина открыла деревянный шкаф, что стоял у стены и, сняв с гвоздя связку ключей, — рядом висело еще несколько одинаковых, — спрятала ее за корсет.

— Хорошо, что грудь большая, — усмехнулась Тео про себя, и, подняв глаза, услышала шаги сеньора Антонио.

Допив лимонад, она улыбнулась и, поправив серебряную сетку, что закрывала темные локоны, спросила: «Может быть, синьор Антонио, передать печенья тому заключенному англичанину, мне муж о нем рассказывал? Он, конечно, еретик, но праздник есть праздник».

— Его все равно завтра расстреляют, сеньора Тео, — усмехнулся офицер, — но давайте, пусть хоть перед казнью поест домашнего. Пойдемте, я вам его покажу, его как раз недавно привели от губернатора. А сеньора Марта пусть тогда раздаст милостыню здесь, да? — предложил сеньор Антонио.

— Решили не отрубать ему голову? — спросила Тео, спускаясь вслед за офицером по узкой каменной лестнице.

— У нас нет палача, — вздохнул сеньор Антонио, — а ждать из Мехико — времени мало. Эти английские собаки такие хитрые, за ними глаз да глаз нужен. Поручать кому-то из наших солдат — он только дольше промучается, простите за грубость.

— Ну, — заметила сеньора, чуть подняв шелковые юбки, — как по мне, сеньор Антонио, так хоть бы они все горели в аду, — она перекрестилась и добавила: «Но все равно, надо быть милосердным и к грешникам».

— Вот он, — начальник караула достал шпагу и, протянув ее через решетку, приподнял избитое, в засохшей крови лицо.

— Тебе печенья принесли, англичанин, — ухмыльнулся офицер, — благодари сеньору Тео, она у нас набожная и добрая.

Ник с усилием открыл глаза.

Это было видение. Она стояла, высокая, стройная, в платье зеленого шелка, отделанном кружевом, и на смуглом лице мерцали, переливались такие же зеленые глаза. Тогда ему было шесть, а ей — десять, и она задавалась, задирала нос, и вообще — была невыносима.

Видение чуть дрогнуло длинными ресницами и посмотрело на него. Красивая голова чуть кивнула в сторону выхода — незаметно. Николас Кроу глубоко вздохнул и, пошарив по полу скованными руками, найдя брошенный ему мешочек с печеньем, — улыбнулся.

Себастьян сидел в кабинете, когда жена, осторожно открыв дверь, внесла на серебряном подносе кубок с прохладным питьем. Она присела на ручку кресла, и, улыбнувшись, поцеловав его в щеку, спросила: «Пишешь в Мехико?».

— Да, — он отложил перо и потянулся. «Мы ведь уезжаем, из столицы сюда пришлют нового человека, надо ему оставить подробные инструкции. Какая ночь красивая, посмотри».

Тео полюбовалась лунной дорожкой, что лежала на тихой воде океана и сказала: «Я тебе лимонад сделала, такой, как ты любишь, с вербеной, несладкий. Хоть и вечер, а все равно — жарко».

— Ты у меня самая лучшая, — искренне ответил Вискайно, и, выпив бокал до дна, зевнув, посыпал чернила песком. «Утром закончу, — он поднялся и еще раз зевнул. «Пойдем, милая, а то мне еще завтра на казнь ехать, а это дело долгое».

Он заснул сразу, мгновенно, как только его голова коснулась большой, кружевной подушки.

Тео лежала рядом, на спине, смотря на высокий, беленый потолок, и вдруг вспомнила, как давно, в Лондоне, синьор Бруно учил ее считать в уме. Она делила и умножала, пока, приподнявшись на локте, не увидела, что Себастьян крепко спит.

В доме было тихо, из детских спален доносилось мерное дыхание. Даже попугай, — и тот дремал, под наброшенной на клетку шелковой пеленой.

— Хорошее снадобье, — холодно подумала Тео, закутываясь в плащ, открывая ворота. «Не зря я дружбу с индейцами вожу. Как говорит Себастьян — это христианская добродетель — помогать нищим и обездоленным».

Она обернулась на темный, спящий дом, и легко побежала вниз, по дорожке, что вела к городу.

Тюрьму ночью не охраняли, — когда она спросила у Себастьяна, еще давно — почему, тот рассмеялся: «Да там и стеречь некого, пара воров, и все. Не сбегут они никуда, замки крепкие».