верить бумагам, — были высечены наяды и кентавры.

Вискайно вспомнил, как блестели они в лучах рассвета, там, в шлюпке, посреди бескрайнего океана, вспомнил хрип умирающего ребенка и разбитую в кашу голову матроса.

— Они у меня в более безопасном месте, сеньор де Лопес, — ласково сказал Вискайно, заметив два пистолета в кобуре гонца из Боготы. «У нашего губернатора. Тут рядом, в соседнем крыле, через двор, вас не затруднит со мной пройти?»

— Разумеется, — высокомерно сказал дон Луис. «Только я попросил бы вас быстрее, сами знаете, дорога обратно неблизкая».

— Мы обернемся в одно мгновение, — заверил его Вискайно, и замялся: «Только вот туда нельзя с оружием, сами понимаете…»

— Шпагу я не сниму, — хмуро предупредил мужчина, выкладывая кобуру на стол и добавляя к ней кинжал.

— Что вы! — Себастьян даже побледнел. «Я бы не посмел предложить вам отдать шпагу, сеньор Луис!».

Он вышли из кабинета, и Себастьян, проходя мимо поста, что охранял высокие двери здания, чуть кивнул головой солдатам.

— Ужасно жаркая в этом году зима, — заметил Вискайно, поднимаясь по лестнице. «В Боготе так же?»

— У нас холоднее, у нас же горы, — коротко заметил дон Луис. Вискайно увидел, как его длинные пальцы сомкнулись на рукояти клинка, и, распахнув перед ним двери, сказал: «Вот, это здесь».

Николас Кроу бросил один взгляд на выстроившихся вдоль стены солдат с мушкетами наизготовку, и, все еще не вынимая шпаги, тихо сказал: «Я не понимаю, сеньор Вискайно…»

Себастьян упер ему в спину кинжал и ответил: «Здравствуйте, капитан Кроу, мы рады видеть вас в Акапулько. А вот теперь — отдайте шпагу. Это ведь вашего батюшки, да? Я сразу ее узнал».

Ник спокойно отстегнул оружие и, не поворачиваясь, так и смотря на ружейные дула, протянул клинок Вискайно.

— Я ничего не скажу, — прямая спина капитана Кроу даже не дрогнула.

— Это сейчас, — улыбнулся Вискайно, и забрал у него шпагу. «Уведите, — кивнул он солдатам.

Тео лежала в постели с книгой. «Что-то ты долго, — озабоченно сказала она, подняв голову.

«Мы уж и без тебя поели, прости, детям спать надо было. Если хочешь, я разбужу служанку, она накроет на стол».

— Я у губернатора пообедал, — ответил муж, раздеваясь. «На следующей неделе он нас всех приглашает отдохнуть в горы, там хоть прохладней немного. Ты не представляешь себе, что там у нас случилось, — он рассмеялся, и, пройдя в боковую комнату, стал умываться.

— Что? — заинтересованно спросила жена, отложив испанский перевод Камоэнса.

Себастьян посмотрел в зеркало, что висело над серебряным тазом — в ореховой, резной раме, — и подумал: «Сорок пять в этом году, а выгляжу — лет на десять моложе. Только вот седина эта, конечно, все портит». Он наклонил голову и коснулся белого виска — такие же нити просвечивали в аккуратной, красиво подстриженной, короткой бороде.

— Так вот, — сказал он, забираясь в огромную кровать, устраивая Тео рядом с собой, — помнишь, я тебе рассказывал про этого мерзавца Куэрво, который бросил меня на необитаемом острове?

Жена кивнула: «Это там, где ты палец потерял?».

— Да, только чуть раньше, на «Святом Фоме» еще, — капитан чуть помедлил. «Если бы не наш корабль, что занесло туда, на остров, штормом с Ла-Платы, не лежал бы я, дорогая, сейчас в этой постели».

— О чем я бы очень сожалела, — медленно проговорила Тео, вскинув бровь.

Себастьян посмотрел на ее чуть покрасневшие щеки и попросил: «Повернись, пожалуйста».

Она рассмеялась и, прижавшись к нему спиной, шепнула: «Нетерпеливый!»

— Конечно, — его рука скользнула под рубашку, — попробуй тут, потерпи. Так вот, у этого подонка есть сынок, — тоже бандит, каких поискать, хотя и молод еще. Явился сюда, наглец, с поддельными бумагами, якобы от губернатора Новой Гранады, и хотел у меня выманить планы обороны Картахены. Если бы не шпага, я бы его и не узнал.

— Какая шпага? — недоуменно спросила Тео, нежась у него под рукой.

— Его отца, я этот клинок хорошо помню, как сама понимаешь, — ответил муж.

— Вот, — благоговейно сказал кто-то из близнецов, — она их всегда путала, — это папина шпага.

Дети стояли в кабинете Ворона, — пахло чем-то теплым и пряным, жарко горел камин, на стенах были развешано оружие. На столе, среди свернутых карт, лежала она — тяжелая, поблескивающая смертельным металлом, с золоченым, резным эфесом. Теодор прикоснулся пальцем к клинку, и пробормотал: «Острый какой, как дедушкин меч».

— Так что сейчас с его сыном будет? — услышал он, и, перевернув жену, целуя ее в губы, ответил: «Ну, понятное дело, сначала поспрашиваем о том, о сем, а потом — отрубим голову».

Она вдруг отстранилась, и, взяв его руку, подув на разбитые костяшки пальцев, сказала:

«Бедный. Я тебе завтра мазью смажу с утра, хорошей, на травах».

— Пока он молчит, — пробормотал Себастьян, глядя на ссадины, — но это пока. Мы за него еще серьезно не принимались. А шпагу эту я запер в кабинете, потом себе заберу, — он стал снимать с ее плеч кружевную рубашку, и жена, взглянув на него мерцающими глазами, шепнула: «Погоди».

Тео наклонилась над его телом, разметав по постели темные, пахнущие цветами волосы, а потом, устроившись сверху, рассмеялась: «Ты же устал сегодня».

Он лежал, закинув руки за голову, а жена, накинув шелковый халат, принеся бутылку вина и бисквиты, налила ему бокал и сказала: «Вот ты говоришь, тут безопасно, благодаря тебе. А в Картахене как будет? Все же дети, я волнуюсь, Себастьян».

Вискайно выпил, и похлопал по кровати: «Иди ко мне, я тебе все расскажу про наши укрепления там, раз и навсегда, чтобы ты спала спокойно».

Тео задремала, положив голову ему на плечо, а Себастьян, уже зевая, вдруг подумал:

«Хорошо бы еще третьего ребенка, сына. Ну, или дочку». Он обнял жену, и еще успев поцеловать ее мягкую шею, заснул — тихо, без снов.

Николас Кроу поднял скованные руки и посмотрел на кандалы. «Дядя Питер рассказывал, да, — вспомнил юноша, — где это он сидел? Два раза ведь — на Москве где-то, а потом — в Риме. И пытали его тоже. И отец сидел, когда за честь своей сестры вступился, и царя Ивана хотел убить. И дядя Мэтью сидел. Так что ладно, — он откинулся назад и чуть застонал — сломанное ребро давало о себе знать, — не мальчик я, ничего страшного, выдержу».

Ник обвел глазами камеру — крохотную, глубоко в подвале, с толстой решеткой, что отделяла ее от узкого, темного коридора. Было невыносимо душно, и он, вытирая пот рукавом разорванной рубашки, поморщился — разбитую бровь саднило. «Хорошо еще, зубы у меня крепкие, — усмехнулся он. «Ладно, надо подумать, как отсюда выбраться — понятно, что никто мне тут не поможет, надо самому».

Он еще раз оценивающе взглянул на кандалы и попытался разорвать цепь. «Она крепкая, — мрачно подумал Ник, и оглянулся — кроме деревянного ведра и охапки когда-то сухой, а теперь — влажной травы, в ней ничего не было.

«И у меня, кроме креста, — он подергал простой серебряный крестик на кожаном шнурке, — тоже ничего. Да, единственное, что можно сделать — это попытаться разбить голову этому солдату, который приносит еду. Жалко, конечно, он пожилой, да и однорукий, но что уж теперь. Заберу его мушкет, отстреляюсь, и уйду. Вот только шпагу никак уже не спасти, отец в ярость придет, конечно».

Ник вздохнул, и попытался почесаться — блохи кусали яростно, ожесточенно, радуясь тому, что в камере кто-то появился. «Даже свечи нет, — подумал юноша мрачно. «Ну, ладно, день или два они меня еще пытать будут, Вискайно этот, как я посмотрю, человек с фантазией, — Ник взглянул на вырванные клещами ногти на левой руке — безымянный палец и мизинец горели, как в огне.

«Вот я же и говорю, — надо уходить, — спокойно велел он себе. «Потому что потом они тебя расстреляют или отрубят голову. Жалко, капитан Кроу, тебе ж только двадцать два исполнилось, если ты тут сдохнешь, кто найдет Северо-Западный проход?»