сказать что- то хочешь? Случилось, что с тобой?»
— Случилось, матушка, — подняв ясные, синие глаза, ответила Лизавета.
— Вот тут и сидите, — начальник караула, выматерившись, толкнул Матвея в шею, и тот полетел на кучу соломы, что была навалена у стены острога. «Ты почто людей божьих обижаешь? — спросил Вельяминов, вытерев кровь с разбитых губ. «Василий же мой блаженный, его бить, все равно, что ребенка».
— Сей ребенок, — стрелец посмотрел на заплывший глаз адмирала, — трем моим людям ребра переломал.
— Это он по незнанию, — торопливо сказал Матвей. «Ежели дите с котенком играет — так оно его тоже мучает».
— Язык прикуси свой, — посоветовал ему стрелец, — а то тако же, как приятель твой — в блаженные попадешь».
Тяжелая, деревянная дверь захлопнулась, раздалось лязганье засова, и адмирал, сплюнув, тихо сказал: «Hoerejong».
— Это ты прав, — согласился Матвей.
— Ну, — Виллем поднял руку, и, гремя кандалами, ощупал свой бок, — у меня тоже пара ребер треснула. Но ничего, это не страшно. Давай, Матиас, подумаем, как отсюда выбраться — а то вон, этот офицер бумаги твои забрал, сейчас на Москву пошлет, оттуда и отпишут, что нет таких иноков.
— Тут тебе не Голландия, — отмахнулся Матвей, — и нечего всякую шваль офицерами величать. Пока с Москвы о сем отпишут, мы с тобой уже в Бергене пить будем, а жены наши… — он внезапно замолчал.
Виллем взглянул на него и мягко сказал: «Так вот оно как, Матиас. Ну, ты не волнуйся, все будет хорошо. Я с вами до Норвегии доберусь, присмотрю, что бы все в порядке было, и распрощаемся».
— Ты что это? — нахмурился Матвей. «А сестра моя?».
— Сестра твоя еще четырнадцать лет назад мне сказала, что не любит меня, — горько проговорил адмирал. «Не думаю, что с того времени вдруг что-то изменилось».
— Так чего ж ты сюда поехал? — удивился Матвей.
— Ты про крестовые походы слышал? — внезапно спросил Виллем.
— Даже читал, — обиженно отозвался Матвей.
— Ну вот, мои предки в них участвовали, — адмирал помедлил. «Моя семья, Матиас, уже четыреста лет — рыцари».
— А, — отмахнулся Матвей, — у меня кровь лучше, мы вас на сотню лет старше, мои предки в Киев из варяжских земель приехали, великим князьям служить, пять сотен лет назад. А по матери я — потомок Комнинов, императоров византийских».
Виллем заинтересованно приподнялся. «А муж Марты покойный, ты говорил, он вам тоже родственник?».
— Мать его моему батюшке двоюродной сестрой приходилась, она тоже Вельяминова, в девичестве, — объяснил Матвей. «А замуж вышла за Воронцова, они тоже род старый, известный, у нас общий предок с ними был, давно еще».
— Ну, так ты меня поймешь тогда, — улыбнулся Виллем. «Если ты рыцарь, то ты не спасаешь женщину потому, что она тебя любит. Иначе что ты за рыцарь, что ты за мужчина? Ты спасаешь ее просто потому, что она — женщина. Иначе нельзя».
— Вот, адмирал, — усмехнулся Матвей, — лежим мы тут с тобой, я царю родственник покойному, ты — штатгальтером мог бы стать, если б не был таким медведем упрямым…
— Это у нас семейное, — улыбнулся адмирал, — еще моего прадеда «Арденнским вепрем» звали..
— Вот и, получается, — закончил Вельяминов, — что всякая чернь нас сапогами топчет, а мы молчим.
— Ну, — Виллем вытащил кинжал, и полюбовался игрой металла в свете, луны, — иногда, Матиас, надо уметь ждать.
— Не опоздать, бы нам только, — тихо ответил Матвей.
— Так что же ты мне раньше не сказала, девочка? — Марфа поцеловала теплые, рыже-каштановые волосы у начала ясного, белого лба Лизы. «Зачем плакать-то было?».
— Так все говорят, — Лиза утерла нос, — мол, свахи ездить начнут, к Покрову уж и под венец встанешь…А не хочу, матушка, не хочу ни за кого другого!
— Ты хорошо подумала-то? — тихо, нежно спросила Марфа. «Сама же знаешь, жизнь у него не боярская, палат да холопов не заведено, да и, — что тут, что в Европе, — на одном месте-то они не сидят, придется тебе тоже ездить».
— Это ничего, — ласково улыбнулась Лиза. «Ничего, матушка. Я ведь аккуратная — у меня все, как надо будет, ничего не потеряется, да и обживаюсь я на новом месте быстро, сами ведь знаете».
— Это верно, — мать обняла Лизу за плечи, и та, все еще всхлипывая, сказала: «А не говорила я — ну, потому что он ничего не знает, может, я и не по сердцу ему».
— Ну как ты можешь не по сердцу быть? — улыбнулась мать. «Он, как на Масленице в гости приезжал, то спрашивал у меня — не было ли свах еще, так я думала — это он просто так, ну, по- семейному».
Лиза тяжело вздохнула и потерлась головой о плечо матушки. «А мама моя бы что сказала?»
— А мама твоя бы сказала — иди, доченька, куда сердце тебя ведет, — погладила ее по голове Марфа. «И батюшка покойный порадовался бы. Так что не плачь, Покровом повенчаешься».
Лиза вспыхнула вся — до начала прикрытой кружевами, молочно-белой шеи.
— Потому что лучшей жены для сына моего мне не найти, хоть весь свет обыщи, — добавила боярыня, пожимая мягкую, маленькую руку Лизы.
— Что-то хорошо кормите сегодня, — хмыкнул Матвей, увидев, как стрелец ставит на пол дымящийся горшок со щами.
— У протоиерея нашего именины, святителя Германа Константинопольского, — сухо ответил караульный, — так он велел, ради милостыни, со своей поварни вам харчей пожаловать.
— Ну, храни его Господь, — перекрестился Вельяминов.
Когда дверь закрылась, он обернулся к адмиралу: «Что там решетка?».
— Решетка там, — ответил Виллем, рассматривая свои исцарапанные руки, — к вечеру будет на полу лежать. Хорошо еще, что я высокий, тянуться не надо.
— А ты не застрянешь? — озабоченно поинтересовался Матвей, разглядывая небольшое, забранное толстыми прутьями окошко.
— Вот, сразу видно, что ты никогда не плавал, — Виллем принялся за щи. «Когда по мачтам карабкаешься, не только сила нужна, но и гибкость. Пролезу, все в порядке будет. Там, правда, — он показал на стену, — навоза лужа, прямо под окном нашим.
— Ну, тебе не впервой, — заметил Матвей, и мужчины рассмеялись — тихо.
— А у меня именины осенью только, — грустно сказал Матвей, добравшись до дна горшка, — на Матфея Евангелиста. А у тебя когда?
— Да через три дня уже, — усмехнулся Виллем, устраиваясь на соломе. «Мы же святых не признаем, сам знаешь. А так — на Гийома Желонского».
— А, это который сподвижник Шарлеманя, — вспомнил Матвей. «Про него еще эта песня написана, как ее там…
— «Алисканс», — помог Виллем.
— Именно, — обрадовался Матвей. «Мне ее покойный король Генрих читал, когда мы с ним еще в Кракове жили. Как это там, когда Гийом находит раненого Вивьена: '
— Плача, целует его в окровавленную щеку, в нежный рот, сладкий, как корица, — Матвей вдруг улыбнулся и закрыл глаза, как будто что-то вспоминая.
Виллем помедлил и вдруг спросил: «Слушай, а у тебя всегда так было?».
Матвей вздохнул: «Всегда. Я уж и не знаю — должно быть, Господь меня так любит сильно, что решил
