– Ой ли… Я сильно сомневаюсь, что ситуацию в вашей стране вообще способен кто-либо контролировать.
– В крайнем случае, нам понадобится помощь. Один или два авианосца, десантные корабли. У вас же четыре авианосца…
– И ни один из них не стоит без дела.
Мануэль Альварадо нехорошо прищурился.
– Дела? Какого дела, друг мой? Вы заперли сами себя в этой грязной луже, которую кто-то в шутку зовет «наше море». С тем же успехом вы можете сказать – наша лужа, потому что ничего хорошего в ней нет. Посмотрите! Оглянитесь по сторонам! Оба океана перед вами! Флот, который теперь больше британского! Армия, готовая сражаться и умирать, – дайте ей только веру!
Альварадо помолчал.
– У нас есть притча. О лягушке, которая прыгнула в колодец и не может выбраться. Для нее небо теперь – этот колодец…
Сенатор Кантарелла покачал головой.
– Не пойдет.
– Почему?
– Два нерешенных вопроса. Первый – кто прогарантирует мне, что все это не закончится точно так же, как с Североамериканскими соединенными штатами?
– Я, – ответил Альварадо, – вы должны понимать, почему присутствие североамериканских войск вызывает такую ярость. Североамериканцы слишком сильны…
Старый наркобарон ядовито улыбнулся.
– Были сильны. И у них была идея. Мессианская идея, которую они готовы были проводить в жизнь пулями. Идея о демократии. Матерь божья, какая демократия? Нужна ли она отцу, который продает свою дочь в бордель, чтобы поднять остальных? Нужна ли она матери, которая рассчитывает, сколько из ее детей доживут до совершеннолетия? Да, им в первую очередь нужна демократия. Североамериканцы мне напоминают человека, который надел тяжелые ботинки – и удивляется, а почему жуки и червяки ненавидят его. Ведь он сам их не ненавидит, он просто идет, топая ногами, верно ведь? Вы слабы – и в вашей слабости есть сила. Мы будем с вами наравне.
Наркобарон поднял палец.
– А перспективы открываются грандиозные. Что мы сможем сделать, пока Англия не построит новый авианосный флот – а ей на это потребуется десять лет как минимум? Подчиним себе Южную Америку? Наведем порядок в Бразилии? Организуем Центральноамериканские соединенные штаты? Югоамериканские соединенные штаты? Боливарианскую конфедерацию? Или вспомним про то, что еще сто пятьдесят лет назад то, что САСШ считает своей южной провинцией, принадлежало совсем другому народу, а?
Кантарелла с усилием кивнул.
– Допустим. Но как быть с Берлинским мирным договором? Ведь Берлин будет категорически против…
– Да, про Берлин…
Произнесший это замечание Папа взял со стола старинный, начищенный, блестящий колокольчик для вызова слуг. Звякнул несколько раз.
– Что это значит?
– Сейчас увидите, сударь…
Было тихо. Очень тихо. Потом они услышали шаги…
– Кто это? – нервно спросил Кантарелла. – Мы не договаривались о присутствии…
– Сейчас… сейчас…
Раздвинув руками филигранные створки дверей, в залу вошел еще один человек. Высокий, плотный, в светло-сером костюме, пошитом в лучшем берлинском ателье…
– Доброго дня… – сказал Альварадо по-немецки, – вот наш дорогой друг полагает, что Берлин будет категорически против нашего маленького… гм… предприятия. А как вы считаете, герр генерал…
– Я полагаю, что Берлин будет очень даже не против… – сказал генерал-майор сил полиции, полицай- президент Берлина и личный советник Кайзера, доктор Александр Марвиц…
Папа собственноручно разливал в бокалы дорогое вино из ватиканской пинотеки[55], считающейся одной из лучших в мире.
– Предлагаю тост, дети мои… – сказал он, – за то, чтобы свет Царствия Божьего озарил все уголки нашей Земли. За то, чтобы не осталось ни единого на ней уголка, где бы не трепетали, слыша имя Божие…
Бокалы столкнулись над столом, где на расходной карте мира штрихами была отмечена создаваемая невидимая Католическая империя. И неважно, что политические границы пока разделяют народы, ведь пока народы верят в единого лишь Христа – они едины.
В проеме двери появился по-простому одетый монах, один из личных конфидентов Папы.
– Прошу прощения, друзья мои…
Папа поднялся и вышел из комнаты, где трое новообретших друг друга друзей смаковали папское вино.
– Что произошло? – негромко спросил Папа.
– Брат Солицио погиб в Болонье, и все люди, которых он взял с собой, – тоже. Дом сгорел.
– Что немец? Он уцелел?
– Пока неизвестно. Если и уцелел – то не показывает вида.
Если бы Папа не был провозвестником блага на земле – то непременно бы выругался. Но он должен был помнить, кто он есть.
– Господь поможет нам.
– И это не все. Несколько дней назад сгорел римский дом Полетти.
– Это я знаю.
– Да, Святой Отец, но вы не знаете главного. Синьора Полетти опознана как погибшая. Она пролежала в римском морге, неопознанная, до сего дня.
А вот это был удар. Сокрушительный – почти. Для Папы не было сокрушительных ударов, ударов, способных сбить его с ног. Иначе он не стал бы Папой, не возвысился бы над клубком ядовитых змей.
– Она все еще там?
Служка понимающе улыбнулся.
– На служении по отпеванию неопознанных погибших – наш верный человек, он позвонил мне. Я осмелился приказать забрать тело, не спрашиваясь вас. Немного денег – и она так и будет похоронена как погибшая. И служитель морга сказал, что молодой человек, сильно похожий на адмирала Кантареллу, приходил в морг и видел ее.
Папа машинально скосил взгляд в сторону – там, за портьерой сидел дед Микеллы – Мануэль Альварадо. Он уже потерял своего законного сына и незаконную дочь. Трудно даже представить, что будет, если ему сейчас сообщить, что он лишился и внучки.
– Ты правильно поступил. Пусть твой человек устроит так, чтобы она еще какое-то время пролежала там как неопознанная.
– Это несложно устроить.
Служка поцеловал руку Папы и исчез. А он подумал, что сильно не завидует тому, на кого он укажет как на виновника смерти баронессы Микеллы Полетти. Очень не завидует.
И это – само по себе большой козырь в игре…
Осенив себя крестным знамением – в помощь Господа – Папа вернулся в кабинет с озабоченным лицом.
– Что-то произошло? – Альварадо, как человек находящийся в бегах много лет, первым почуял опасность.
– Увы, друзья мои, пути Господни неисповедимы, равно как и козни дьявола, никогда не знаешь, что от него ждать. Только что римская полиция объявила вас в розыск, синьор Мануэль.
Все, словно сговорившись, посмотрели на диктатора. Понятно, о чем подумав – кто достоверно знал о его прибытии в Рим и кто может отдавать приказы полиции.
