нему груз, – больше он ему не понадобится. И спрятался в одной из кладовок, надеясь, что его не обнаружат по едва изменившемуся из-за постороннего веса поведению катера на воде. И что он не умрет тут от жажды и голода, пока кому-то не придет в голову выйти на этом катере в плавание. И что его не обнаружит здесь слуга, пришедший, чтобы прибраться – тогда на планах можно будет ставить крест.
Но все получилось как нельзя лучше.
О том, что ему идет козырный туз на руки, он узнал… услышал шаги на пирсе, пирс был старого образца, деревянный, и дерево чуть поскрипывало. Трое – одна из них женщина – легко шагает. Затем раздался смех – и яхта чуть пошатнулась, принимая пассажиров.
Сколько их? Двое? Трое?
Паломник так и не решил, что делать с женщиной. Даже маска на лице не всегда спасает – фигура, тембр голоса… все такое. Но знал он и то, что если он позволит себе убийство хотя бы одного невинного – из мстителя он превратится в убийцу, самого обыкновенного, банального убийцу. Душегуба – мало кто задумывается, что у этого слова двойной смысл, ибо убийца губит свою душу точно так же, как и души тех, кого он убивает. Паломника не учили убивать – его учили выживать и сражаться за свою страну. Он никогда и никого не убивал, не имея приказа на это, или если защищая свою жизнь – когда какой-нибудь ублюдок хлещет по тебе из автомата с двадцати метров, тут не до библейского «не убий». Он, в сущности, был больше оружием, чем человеком, – совершенным, самонаводящимся оружием, умеющим скрываться, выжидать, обманывать, наносить удар в самый невыгодный для врага момент, менять цель на более важную, если таковая вдруг появится. И когда ему отдавали приказ – убийцами становились отдавшие приказ, а не он сам. Потом он принял на себя месть и стал, таким образом, мстителем – благородство цели, мщение, восстановление справедливости перевесило на весах судьбы необходимость пролить кровь. Тем более, что каждый, кого он намеревался убить, – десять раз заслужил смерть. Но женщина, оказавшаяся не в том месте и не в то время, ничем не заслужила своей участи, и если он нажмет на курок – то сделает последний шаг на пути в Преисподнюю.
Но и оставить ее просто так… было рискованно. Очень рискованно.
Легкие шаги. Женщина спускалась вниз по небольшой лестнице, спускалась уверенно, потому что это была ее яхта, и она проделывала эти движения, должно быть, тысячи раз.
– Вина захвати!
Да. Это молодой Кантарелла. Сукин сын…
– Не заработал!
Переливистый, звенящий смех.
А если вино в кладовке? Нет, не в кладовке. Точно – не в кладовке. Видимо, яхта довольно велика для озера, это скорее морское судно, хотя бы для каботажных плаваний.
Шаг. Еще один шаг. Он видел все это, как если бы мог смотреть сквозь дверь. Вот она подходит к каюте – тут две каюты, а не одна, весьма необычно для таких судов. Вот открывает дверь. На ногах у нее тапочки – чтобы не портить лак палубы и уверенно стоять на ногах. Шпильки тут не пойдут, нужно что-то с мягкой, плотно прилегающей подошвой.
– Эй, ну где там вино!
Рука потянула вниз край шерстяной шапочки, превращая ее в маску. Пистолет с глушителем наготове, он давно списан и до поры до времени был припрятан в надежном месте…
Двигатель уже работал – они отошли от причала. Насколько он знал Кантареллу – тот бы не стал неспешно плюхать полчаса, только чтобы полюбоваться красотами озера. В конце концов – у него и так есть чем полюбоваться…
Движение… осторожно. Он взял с собой графитовую смазку для петель – но ночью так и не смог ею воспользоваться.
– Мерло подойдет?!
Крик был столь неожиданным, что он замер как подстреленный.
– Да ну его на хрен! Пусть банкир пьет эту дрянь.
Хорошо в этом во всем одно. Кантарелла ждет шагов, ждет того, что ему принесут вина из каюты – и на его шаги он не обратит внимания.
Понимая, что у него всего несколько секунд и дверь может быстро открыться, Паломник сделал несколько шагов, легко, как танцор, поднялся по лестнице, держа наготове пистолет.
– Эй!
Кантарелла – конечно, он стоял у старомодного штурвала – обернулся.
– Руки на штурвал!
Паломник сделал два шага в сторону и уцепился за элемент оснастки.
– Глупостей не делай. Даже если ты прыгнешь – я все равно успею выстрелить.
– Ты кто? Ах, ну да…
– Не дергайся…
– Мани, я…
Женщина даже не вскрикнула. Уже тогда Паломнику следовало бы заподозрить неладное.
– Иди в каюту, – сухо сказал Кантарелла, – это наши дела. Мужские дела.
– Но я…
– Иди, сказал…
Женщина повиновалась.
– Что дальше? Пристрелишь меня?
Паломник указал стволом пистолета:
– Вперед. Встань у паруса, я встану за штурвал. Оружие есть?
– Нет.
Паломник поверил. На прогулку на яхте с чужой женой – пистолет не берут…
– Давай, вперед. Не больше шага за раз. Пошел.
Медленно, точно в какой-то новой разновидности бального танца, копируя шаги друг друга, они переместились: Паломник за штурвал, Кантарелла к парусу.
– Ну. И что дальше. Зачем ты убил Галеано?
– Я его не убивал. Его убил чей-то вертолет.
– И ты решил, что это наш?
– Я убил Ташида. Перед смертью он все рассказал. Всю правду.
Кантарелла презрительно рассмеялся:
– Правду? Да перестань. Этот мелкий негодяй рассказал тебе только то, что сам считал правдой. Не больше.
– Давай послушаем твою правду.
– Брось!
Паломник медленно обернулся. Вот так оно и бывает.
Женщина в черном купальнике, появившаяся из каюты и неслышно поднявшаяся по лестнице, держала его под прицелом тяжелой армейской «Беретты». Паломника поразили ее глаза – словно голыши на отмели, покрытой осенним ледком…
Паломник выпустил пистолет – и он стукнулся об палубу.
– На колени!
Паломник медленно выполнил приказанное.
– Микелла, погоди, не стреляй, – сказал капитан.
Он осторожно, так, чтобы не дать Паломнику ни единого шанса, поднялся на ноги. Подошел – другим бортом – к своей женщине, забрал пистолет, полуобняв ее. Поцеловал ее, не отрывая глаз от Паломника.
– Иди в каюту и жди меня.
Женщина высвободилась.
– Разберись побыстрее…
– Несомненно, душа моя. Несомненно.
