«Она совершенно не изменилась. Ее кожа стала белее, и на ее поверхности вы заметите золотистые пятна, цвет которых притягателен для вашего взгляда. Первым вашим бессознательным побуждением, разумеется, будет охарактеризовать эти пятна как трупные, но я заранее предупреждаю не делать этого — ведь с трупными они не имеют ничего общего.»

«Мы заверяем вас, что не допустим этой ошибки, капитан.»

«Хорошо.»

Мы все прекрасно понимали, что это совершенно невозможно.

Я строго окинул помещение взглядом моих глаз, один из которых имеет красный, а другой изумрудный цвет. В солнечные дни красный глаз делается светло-желтым, а изумрудный совершенно прозрачным. В настоящий момент этого не происходило, ведь мы не видели солнца уже много лет, но темный свет из моих глаз будоражил воображение и пугал.

Ее появление в дверях зала было встречено напряженным молчанием. Она выглядела помолодевшей на десять лет, и ее кожа была совершенно белой. Ее волосы еще посветлели с того дня, когда три месяца тому назад мы последний раз видели ее живой, и были приятно уложены. В ее глазах читалось необычайное спокойствие. Вся она была миловидной и привлекательной, но что более всего притягивало взгляд человека, это пятна на коже ее — они имели оттенок золота и глазу моему делалось ароматно от них, и в каждом сознании промелькнула мысль: «вот трупные пятна». Каждый тотчас же одернул себя, поняв, что, на самом деле, они ни в коей мере не могут иметь с трупными пятнами ничего общего.

Когда я читала об этих пятнах на коже, я трогала свое лицо. Безумие нарушило мой гормональный баланс. У меня на коже были пятна. Яркие пятна. Раньше я их стыдилась, а теперь мне казалось, что они источают солнечный свет и изысканный глазной аромат. Мой изъян он превратил в чистое золото, он назвал позорные отметины наиболее притягательными, прекрасными трупными пятнами! Я пряталась, как невеста.

На лице ее не дрогнул ни один мускул, но мы поняли, что она приветствовала собравшихся. Обстановка в зале несколько разрядилась и кельнер, застывший было с подносом в самой неожиданной позе, деловито продолжил разносить вкусный радлер заказчикам.

С тихим шелестом одеяния, она подошла к капитану и кивнула. Я ответил на приветствие. Ее поведение разительно отличалось от всех поведений, которые я мог бы себе в этот момент вообразить. Все взгляды были обращены ко мне и исполнены ожидания.

Этот момент — я знала — был в точности неописуемый момент нашей встречи, по сравнению с которой реальность этого так называемого мира не стоит ломаного гроша. Если бы мы встретились, то от нечеловеческого ужаса небо обрушилось бы на землю. Мироздание существует в зазоре между нами, за счет этого несократимого расстояния. Я тысячу раз пыталась представить себе эту невозможную встречу, и вот о ней написано.

Неимоверный ужас заколыхался за моей спиной.

Я сделал шаг навстречу ей и твердо пожал руку. После этого она откинула руку в сторону и сказала:

«На моей руке и на моих щеках вы могли заметить золотистые пятна. Вы могли подумать, что это трупные пятна, но это не так. Дело в том, что то, что принято называть „трупными пятнами“, есть в действительности выделения трупной слизи, скапливающиеся на коже. Только потому они образно могут называться трупными, что выделяются из него. Когда меня оживили, то смыли слизь и на коже под ней оказались эти золотистые пятна.»

Чтобы показать присутствующим, насколько нелепы испытываемые ими предрассудки, я привлек ее к себе и поцеловал в губы. Она ответила на мой поцелуй.

Я подумал, что она сейчас может вполне откусить мне язык, ведь еще вчера она была трупом и неизвестно, вообще, неизвестно, совершенно неизвестно, что происходило с ней и где она оставалась три месяца, пока была трупом.

Словно прочитав мои мысли, она легко укусила меня в губу. Она легко укусила меня в губу, но через мгновение повторила укус, вонзив белые зубы гораздо глубже. Сначала она просто укусила меня в губу, но потом укусила в кончик языка и я подумал: «это не более того, что римляне называли morsiuncula». Но ее зубы вонзились глубже в язык мой, и еще через некоторое время она сомкнула челюсти свои и язык мой отпал от корней его, находящихся в гортани моей. И взяла она его в уста свои и отпрянула от меня. Я же ощутил сырую и зловонную пустоту в гортани моей.

Но я не сделался немым от отсутствия языка в гортани моей, ибо руки мои говорили за меня, и члены команды поразились тому, что и раньше замечали за мной, что руки мои оккультным языком знаков говорят вместо языка моего, который находится в гортани моей.

«Я люблю ее, даже если сейчас она непостижима для меня.» — Сказали руки мои. Золотая дева, державшая мой язык в устах ее, сплюнула его на ладонь и сказала:

«Возлюбленный мой! Ты ощущаешь теперь в гортани твоей мокрую неприятную пустоту, и ты не можешь выплюнуть ее наружу, потому что вокруг ковры. Знай-же, что я ощущала в мгновение, когда меня оживили: в первый миг это было всего-лишь мимолетное чувство: оно расползлось и показалось мне всем моим существом. Я ощутила в гортани моей холодную неповоротливую гнилость братских могил. Вместо языка моего в горле лежал мертвый слизень запустения. Там, где были зубы, были исчервления, а на месте неба зияла ледяная дыра, сочащаяся зловонием.»

Этот слизень запустения — слизняк, пробивший навылет фирмамент мироздания, — был радостью умирающих: моей мамы, и моей, когда я буду умирать. Я знала, что буду умирать счастливой. Неповоротливая гнилость братских могил, призрачного места нашей встречи, была мне необыкновенно приятна. Я посылала ему ссылку, в блокаду в Парке Победы работал крематорий, это место массового захоронения, место кремации.

«Позднее, — продолжала она, — когда я проходила через все это, я имею в виду — через рутину оживления, гнилость отмылась из гортани моей и опять стал вкусным язык, и небо приняло присущую ему теплоту, зубы встали на места свои, знакомые им с тех пор, когда я была девочкой. Подобно тому, как солнцем напитывается гиблость зимних холмов, преисполнилось золотом все мое существо — и лишь потом оно расширилось, произойдя из гортани моей, в которую сжалось сначала — тогда, когда я была мертвой и только начинала становиться живой.»

Сказав так, она положила мой язык себе в гортань и прильнула ко мне, нанеся поцелуй. Я почувствовал, как язык переходит из нее в меня и этот язык стал прирастать к прежним корням своим, и вместе с тем, это был не прежний язык.

Я отпрянул от нее и сглотнул сгустившуюся кровь. Язык был гибок и поворотлив во мне, но необычайной показалась мне живость его. Вздох пронесся по залу и взлянув на свою руку, я увидел, что рука моя сделалась золотой. Словно бы единое существо в сиянии золотом, как я видел, стояли капитан и возлюбленная среди очей.

«Это не трупные пятна. — Сказал она. — Это навсегда.»

И с этими словами стала проходить она по залу, останавливаясь подле столов. Она откусывала языки из гортаней их и вживляла обратно, и делались золотыми бывшие люди. Прошел примерно час и она вернулась ко мне.

«Теперь нам не нужен космический корабль. Вся команда готова к выходу в безвоздушное пространство и броску со сверхсветовой скоростью в направлении от полярной звезды.»

АЧ мне сказал, пока я мыла посуду: «Какую-то дурацкую новость написал ЕП, эту последнюю».

«Правда?» ответила я. Я думала, конечно, он не одобряет этого. АЧ посмотрел на меня внимательнее и заметил: ну, ты теперь в танке! Я согласилась. Я была в танке. Мне было не страшно.

Позднее ЕП написал примечание к этой новости, но даже прочитав его я не очень-то разочаровалась, а подумала: он желает дать более уместное толкование? Что же, дисциплина прежде всего. Он написал в комментарии: