воспоминаниях утверждал, что Пати де Клам был мечтатель-идеалист. Почти не отмечалось, что первый следователь по делу Дрейфуса занимался литературой, притом в роде мало понятном (не чужд он был и спиритизма). Малларме говорил: «Все в мире существует для того, чтобы кончиться книгой». Роль литературы в деле Дрейфуса, как и во многих других таинственных делах, очень велика. Велика и роль авторского самолюбия. Пати де Клам с первого взгляда признал, что бордеро написал Дрейфус, — как было позднее отказаться от авторского права на столь нашумевшее открытие! Во всяком случае, человек этот был довольно странный и чрезвычайно любивший эффекты. Он годился и в персонажи, и в творцы «Рокамболя».

Эффектный способ нашел Пати де Клам для изобличения преступника. Дрейфусу было через вестового предписано явиться 15 октября в военное министерство, якобы по служебному делу. В приемной его встретил Жорж Пикар, служивший тогда в министерстве. Он проводил Дрейфуса в кабинет начальника генерального штаба. Буадеффра в кабинете не было. У окна стоял Пати де Клам с черной шелковой повязкой на пальце и несколько офицеров, очевидно, приглашенных в качестве свидетелей. Дрейфуса посадили против зеркала — это типичный «Рокамболь». Пати де Клам попросил его написать под диктовку одно служебное письмо, — сам он порезал палец и писать не может. Дрейфус сел за письменный стол. Одни свидетели смотрели на него в упор, другие не сводили глаз с зеркала. Пати де Клам уселся рядом с Дрейфусом и стал диктовать что-то странное.

Фокус заключался в том, что на десятой строчке письма внезапно начиналось перечисление тех самых документов, которые значились в бордеро. По «Рокамболю», преступнику полагалось бы на этом месте вскрикнуть от ужасаили, по крайней мере, «покрыться холодным потом». Однако таинственная, зловещая обстановка опыта могла не на шутку напугать ни в чем не повинного человека, — преступника же она, собственно, предупреждала: готовься, сейчас будет удар по темени. Тонкие психологические приемы следователей (ведь существует настоящая следовательская вампука) вообще имеют этот небольшой недостаток: результат их можно толковать и так и этак. Когда Дрейфус дошел до десятой строчки, Пати де Клам вдруг «прошипел» («dit d'une voix sifflante»): «Что с вами, капитан? Вы дрожите?» — «Нет, нисколько, но здесь холодно» (на процессе потом долго обсуждался вопрос, дрогнула ли в этом месте письма рука Дрейфуса). Пати де Клам вскочил, положил руку на плечо преступника и «прокричал громовым голосом» («s'ecria d'une voix tonnante»): «Капитан Дрейфус, именем закона я вас арестую! Вы обвиняетесь в государственной измене!..»

В этом человеке пропал кинематографический режиссер.

Арест Альфреда Дрейфуса произвел во Франции, как принято говорить, «впечатление разорвавшейся бомбы». Газеты, — не только правые, но и левые, — ничего не зная ни о деле, ни об уликах, печатали неистовые статьи. Клемансо требовал для изменника смертной казни. Не очень отставали и социалисты от будущего вождя дрейфусаров. В «Petit journal» кто-то предлагал посадить Дрейфуса в клетку, провезти его по улицам Парижа и затем расстрелять. Эмиль Бержера с некоторым основанием писал, что над страной носится вихрь умопомешательства. Достаточно сказать, что несчастной жене Дрейфуса было нелегко найти адвоката для защиты мужа. Вальдек-Руссо отказался. Она обратилась к Деманжу. Этот знаменитый адвокат-бессребреник, выступавший в самых громких процессах истории и не так давно умерший бедняком, считался совестью адвокатского сословия. Он сказал г-же Дрейфус, что не может ей ответить, пока не ознакомится с обвинительным актом и не поговорит в тюрьме с обвиняемым.

Через несколько дней Деманж дал ответ: он убежден в невиновности капитана и берет на себя его защиту: обвинительный акт — пустое место.

Обвинительный акт и в самом деле был пустым местом. Мотивов преступления он не объяснял. Дрейфус был богат, перед ним открывалась большая военная карьера. Женщины? Полицейское дознание ничего не установило: «несколько обыкновенных связей перед женитьбой, одна связь после женитьбы». Игра? Один раз проиграл 50 франков. Преступление оставалось непонятным. Что до улик против Дрейфуса, то они целиком сводились к почерку, который старательно изучали эксперты.

Здесь в этой трагедии единственная комическая страница: «научная экспертиза»! Цену ей мы знаем, она с той поры изменилась мало. Не очень подвинули господа эксперты дело правосудия в мире. В гремевшем недавно загадочном деле одни врачи признали, что советник Пренс, без всякого сомнения, отравлен; другие не нашли решительно никаких следов отравления. Но это все-таки химия. То была графология. На процессе 1894 года выступали пять ученых-графологов. Из них двое признали в бордеро руку Дрейфуса, другие двое это отрицали, а пятый — известнейший из всех — доказывал, что бордеро написал Дрейфус, но не своим естественным почерком, а подделываясь под почерк брата и жены!

Этот последний эксперт был великий Бертильон. У него была собственная строго научная, математическая система, основанная на теории вероятности и на точнейшем миллиметровом расчете каких-то эквидистанций, пульсаций, цепей, букв-крепостей и букв-цитаделей. Бертильон был величайший авторитет. Однако весьма правый публицист — и умный человек — Поль де Кассаньяк писал в 1894 году, что «не расстрелял бы французского офицера на основании экспертизы этих шутников» («farceurs»). Другой умный человек, президент республики Казимир-Перье в душевной тревоге пригласил Бертильона заехать к нему в Елисейский дворец и объяснить свою систему. После беседы с ученым экспертом Казимир-Перье высказал робкое предположение: что, если вся система плод творчества психопата? Двенадцатью годами позднее, при пересмотре дела Дрейфуса, назначенная судом комиссия из трех знаменитейших математиков Франции (Анри Пуанкаре, Дарбу и Аппель) признала математическую систему Бертильона безграмотной ерундой.

Процесс был назначен на 19 декабря. Разумеется, он шел при закрытых дверях, в величайшей тайне. Кроме подсудимого, судей, защитника и свидетелей, в зале военной тюрьмы Шерш-Миди было только два человека: префект полиции Лепин и подполковник Жорж Пикар — военное министерство и генеральный штаб назначили его своим представителем для доклада о процессе.

Перед судом прошли эксперты, затем свидетели обвинения и защиты, офицеры, сослуживцы Дрейфуса. В большинстве они отзывались о нем холодно, но ничего компрометирующего не показали. Шесть офицеров определенно признали: «честный солдат».

Был еще свидетель — главный и таинственный актер всего дела Дрейфуса. С ним связана самая загадочная страница этого мрачного дела. Показания давал помощник начальника контрразведки, майор Анри. Что это был за человек, я, по совести, понять не могу. Значится за ним немало тяжких преступлений; в некоторых из них он перед смертью сознался, — как известно, Анри покончил самоубийством. Но какие были его побуждения, почему именно он топил невиновного человека, — это покрыто тайной. Жозеф Рейнак когда-то в своей многотомной истории дела высказал предположение, что Анри был соучастником измены. Такое же мнение высказал недавно Блюм. Однако в вышедших не так давно воспоминаниях полковника Шварцкоппена догадка Рейнака подтверждения не находит: Шварцкоппен, по его словам, никогда не имел дела с Анри; между тем едва ли глава французской контрразведки мог стать тайным шпионом Германии без ведома военного агента. Не выяснил этой загадки и новейший историк дела АрманШарпантье. Указывалось также, что в молодости, задолго до дела Дрейфуса, Анри и Эстергази занимались совместно какими-то финансовыми делами. Однако общих векселей, хотя бы и протестованных, недостаточно для объяснения тайны этого дела.

Анри заявил на суде, что «от одного весьма осведомленного лица» получил важное сообщение: во французском генеральном штабе есть изменник — это капитан Альфред Дрейфус. На требование подсудимого назвать имя осведомленного лица Анри ответил отказом. Ударив себя по лбу, он воскликнул: «В голове офицера могут быть такие тайны, о которых не должна знать даже его фуражка!» — и подтвердил