сентиментальничают? (Вероятно, он имел в виду императора.) Во Франции осудили без вины офицера? И слава Богу: пусть Франция сварится в собственном соку». Это был реальный политик.

Франция действительно была близка к состоянию гражданской войны. Страна разделилась на два лагеря. Среди дрейфусаров были известнейшие писатели, ученые, художники: Клемансо, Золя, Жорес, Анатоль Франс, Ростан, Прево, Жюль Ренар, Марсель Пруст, Викторьен Сарду, Мирбо, Дюкло, Шарль Рише, Пенлеве, Ланжевен, Перрен, Ру, Олар, Клод Моне, Писсаро, Синьяк, Сара Бернар, Режан. Были известные писатели и среди антидрейфусаров: Баррес, Пьер Луис, Эредиа. Разделилась и аристократия (Ноайи, например, стояли за Дрейфуса), и католические круги (образовался «Католический комитет защиты права», требовавший пересмотра дела), и круги еврейские (Ротшильды сохраняли нейтралитет, Поржесы снабжали деньгами антидрейфусаров). Разделились и социалисты. Леон Блюм в своих интересных воспоминаниях, написанных после смерти Дрейфуса, рассказывает о бурной сцене между Жоресом и некоторыми его товарищами по партии, которые категорически требовали, чтобы он покинул лагерь дрейфусаров. «Вы губите нас всех, наши избиратели возложат на нас ответственность за вас!..» «Ваши избиратели скоро узнают правду, — ответил Жорес, — они возложат на вас ответственность за вашу слабость, за вашу трусость, и вы будете меня просить выступить на вашу защиту... Что ж, я себя знаю: я выступлю...»

Очень многие колебались, — и позднее, вероятно, сожалели о своем колебании. Малларме слышать не хотел ни о дрейфусарах, ни о антидрейфусарах. Поль Валери принял участие в подписке враждебного Дрейфусу лагеря: прислал три франка, с оговоркой: «не без колебания». Другой писатель тоже принял участие в этой подписке, но оговорку сделал другую: «За порядок, против справедливости и правды». Слова эти совершенно точно выражали идейный смысл той борьбы, которая сокращенно называется делом Дрейфуса.

Порядка, разумеется, было бы гораздо больше, если б Пикар не раскрыл истинного виновника преступления: Дрейфус до конца своих дней оставался бы на Чертовом острове, во Франции спокойствие не нарушалось бы. Однако глубокие политические соображения в духе Великого инквизитора, вероятно, могли быть только у некоторых вождей враждебного Дрейфусу лагеря. Большинство антидрейфусаров были искренно убеждены в том, что капитан Дрейфус изменник.

Чтобы поддерживать своих соотечественников и, в частности, высший командный состав в этом убеждении, таинственный Анри и совершил свой знаменитый подлог, в котором позднее сознался и из-за которого покончил с собой.

В распоряжении французской разведки были перехваченные письма итальянского военного агента Паниццарди к его другу полковнику Шварцкоппену. Письма эти Паниццарди писал синим карандашом; бумагу он в разное время употреблял разную, но обычно пользовался бумагой в клеточках. На одном из писем итальянского агента, содержавшем самое обыкновенное приглашение к обеду, оставалось внизу много неисписанного места. Анри срезал белую часть листка, срезал подпись и приклеил{3} их к верхней части другого письма Паниццарди, на которой значилось только обращение: «Дорогой друг».

Был у майора Анри агент, очень темный человек, много раз сидевший в тюрьме, по фамилии Леман. Кроме этой фамилии у него было много псевдонимов: Роберти, Вандам, Вернь, Дюрье. Любимый псевдоним его был Лемерсье-Пикар. Этот человек умел мастерски подделывать любой почерк. Анри поручил ему написать на склеенном письме почерком Паниццарди следующие слова: «Я прочел, что какой-то депутат вносит запрос о Дрейфусе. Если от Рима потребуют новых объяснений, я скажу, что никогда с этим евреем не имел дела. Если спросят вас, скажите то же самое. Никто никогда не должен узнать, что с ним было».

Это подложное письмо должно было погубить Дрейфуса. Оно его спасло.

13 января 1898 года Эмиль Золя бросил свою историческую бомбу: в газете «Орор» появилось его открытое письмо к президенту республики. Редактор газеты — Клемансо — подыскал подходящее заглавие: «Я обвиняю»; оно тоже стало историческим.

Письмо это было, думаю, крупной политической ошибкой: слишком много людей в нем обвинялось, и слишком тяжки были обвинения. Но в чисто литературном отношении, по силе и энергии стиля, письмо едва ли не лучшее произведение Золя, — говорю это без всякой иронии. От писателей, по общему правилу, мало толка в политике. Однако ни один политический деятель такого письма написать не мог бы. Для него нужно было сочетание бешеного темперамента с большой властью над словом: в этом отношении оно мне напоминает страшное письмо, написанное Пушкиным барону Геккерену накануне поединка.

Золя был предан суду за клевету и за оскорбление высших должностных лиц, — такова, собственно, и была его цель.

«Процесс Золя, — говорит Шарансоль, — одна из самых необыкновенных судебных драм всех времен... Ни счем не сравнимо величие этих дебатов, так и кипящих человеческими страстями». Помимо всего прочего, это было состязание певцов в Вартбурге: перед судом давали показания самые знаменитые люди Франции, говорили и лучшие ее ораторы: Клемансо, Жорес, Лабори, Деманж (превосходными ораторами оказались и генералы Мерсье и де Пеллье); перед зданием суда беспрерывно шли манифестации; на окраинах города, предназначенных традицией для поединков, происходили дуэли.

Главной сенсацией процесса было выступление Жоржа Пикара. Ждали его с интересом необычайным. Никто в публике не знал этого человека, но о нем, о его открытии, о его роли в деле Дрейфуса уже начинала слагаться легенда. Показание его длилось больше часа. Ясно, спокойно, подробно он все рассказал, — кроме того, что раскрывать запрещала служебная тайна. Рассказал, как ему удалось выяснить, что изменник не Дрейфус, а Эстергази. По словам очевидца, судьи, адвокаты, свидетели, публика слушали бывшего главу контрразведки «едва переводя дух», — Эстергази был в числе слушателей!

Затем начались очные ставки. Первая же из них приняла бурный характер. Подполковник Анри{4} публично назвал Пикара лжецом; Пикар ответил вызовом на дуэль. Затем Эстергази заявил, что вызывает Пикара и Клемансо; оба тотчас ответили, что с изменником драться не станут. Происходили совещания секундантов, арбитров, суперарбитров. Анри и Пикар составили завещания. Впрочем, кончился их поединок пустяками: Анри был легко ранен в руку.

По городу, да и по всему миру, ходили самые необыкновенные слухи. Говорили, что французское правительство перехватило собственноручные письма Вильгельма II, подтверждавшие измену Дрейфуса. Говорили также (это была версия Эстергази), что Дрейфус состоял на службе не у Германии, а у России: русская разведка якобы желала выяснить, действительно ли Франция так могущественна в военном отношении. С другой стороны, Жозеф Рейнак, один из главных дрейфусаров, утверждал, «со слов известнейшего русского писателя», будто русский генеральныйштаб имеет доказательства того, что настоящий изменник — подполковник Анри. По случайности, в России ушел в отставку военный министр генерал Ванновский. Газеты с самым глубокомысленным видом ставили это в какую-то связь с делом Дрейфуса. Чтение газет 1898 года кого угодно может убедить в том, что нет предела человеческому легковерию.

В этой атмосфере злобного боя в потемках представитель генерального штаба на процессе генерал де Пеллье огласил письмо Паниццарди к Шварцкоппену (разумеется, не назвав их). Незачем пояснять, что де Пеллье был искренно убежден, как и весь генеральный штаб, в подлинности этого письма. От тяжелого снаряда ряды дрейфусаров дрогнули. Золя был приговорен к году тюрьмы. Именно в это время было изобретено (или, по крайней мере, впервые пущено в обиход) Жоржем Тьебо слово «националист», сделавшее столь блестящую карьеру. Эстергази объявил себя националистом и во имя национализма громил всех своих врагов. Нельзя без веселья читать то, что автор бордеро говорил о будущем «Отце Победы» —