пылало всеми цветами радуги, освещая лица людей. Отблески багряного дождя отражались и множились в стеклах особняка, создавая впечатление сказочности происходящего.

Обслуга также покинула свои места и присоединилась к гостям. Группки людей осадили лужайки и громкими возгласами встречали каждый новый залп. Дворецкая, стоя у окна, смотрела на салют в свою честь. Когда погасла последняя ракета и в глубине сада запылали огромные буквы «С днем рождения!», публика разразилась аплодисментами. Вероника снисходительно улыбнулась краешками губ, так взрослый обычно принимает непосредственную радость детей. Она с облегчением вернулась на свое место в гостиную и подала знак оркестру. Наступил спад веселья, и гости понемногу начали расходиться.

Возле Вероники выстроилась целая очередь. Вежливые улыбки, пожатия рук, слова благодарности и неизбежное прощание.

– Благодарим за чудесный вечер.

– Спасибо.

– Давненько мы так не веселились.

– Спасибо, что пришли.

– Еще раз наши поздравления. Праздник удался на славу.

– Благодарю.

И так далее. Одна и та же вежливая, чуть отстраненная улыбка. Одни и те же слова для всех.

Дворецкая устала. Веселье всегда утомляло ее…

К полуночи в гостиной остались только самые близкие: дети Дворецкой со своими спутниками, Пирогов и Анастасия.

Люди из оркестра уже уехали, приглашенные официанты разошлись по домам. В доме стало привычно тихо и немного грустно, как обычно бывает после большого нашествия гостей. Длинные столы уже не ломились от обилия закусок, а белели свежими скатертями, на которых в огромных вазах были расставлены принесенные гостями букеты. Подарки в больших и малых коробках, перевязанных лентами, были предусмотрительно убраны в одну из дальних комнат, чтобы хозяйка, когда у нее возникнет желание, могла в одиночестве рассмотреть подношения близких и друзей.

Из прислуги остались только кухарка и горничная, которые, используя затишье после бала как короткий отдых, пытались наверстать упущенное. Сидя за сервировочным столиком в углу огромного зала, они лакомились остатками изысканных кушаний и тихонько переговаривались между собой.

Члены семьи расположились на мягких креслах и диванах. Они все чувствовали себя немного скованно, так как впервые собрались в таком расширенном составе. Муж Элеоноры, конечно, здесь не был новичком, но и к числу частых посетителей особняка Дворецкой его отнести тоже было нельзя. Он сидел на самом краешке дивана, подвернув ноги так, словно хотел спрятать свои немодные ботинки подальше от глаз окружающих. Мужчина преимущественно молчал, предоставляя возможность жене высказываться за них двоих.

Марк отнюдь не выглядел смущенным. С самоуверенностью молодого щеголя он поглядывал на родственников невесты и ослепительно улыбался. Неловко чувствовала себя как раз Антонина. Ощущая на своей талии теплую руку любимого человека, она краснела, как школьница. В душе она молила бога, чтобы мать или старшая сестра не выкинули какую-нибудь одну из своих оскорбительных шуток. За брата она была более или менее спокойна. Несмотря на то что Владислав не отличался тонкой душевной организацией и мог сморозить любую непристойность, делал он это не со зла, а просто по глупости. Обижаться на него было все равно, что обижаться на непосредственность ребенка. Тоня надеялась, что скоро все закончится, и они смогут остаться с Марком вдвоем.

Разговор, перемежаемый резиновыми улыбками, еле тлел. Говорили обо всем и ни о чем конкретно. Делились впечатлениями, соглашаясь с тем, что вечер прошел на высоком уровне. Вспоминали общих знакомых и тихонько шутили на их счет. Каждый поглядывал на часы, ожидая, когда истечет положенный час и можно будет, сославшись на усталость, подняться к себе.

Вероника очнулась первой.

– Благодарю вас, – сказала она, поднимаясь. – Я рада, что вы пришли и поддержали меня в день моего семидесятилетия. Вы видите, я стала совсем взрослой…

Она усмехнулась, и близкие натянуто заулыбались ей в ответ.

– Я благодарю вас каждого в отдельности. Спасибо Элеоноре, моей дочери, и Петру Алексеевичу. Живите дружно, а если не получается, плюньте на условности и стройте свою жизнь отдельно. Не стоит семейными дрязгами и унылым бытом гробить драгоценные годы, которых в запасе у человека не так много…

Элеонора во все глаза уставилась на мать, не понимая, шутит она или говорит серьезно. Петр Алексеевич заерзал на месте и обеспокоенно взглянул на жену. Должно быть, он опасался, что, получив разрешение маменьки, она немедленно, не сходя с места, бросит его.

Дворецкая взглянула на среднюю дочь. Антонина покраснела и инстинктивно сделала движение, пытаясь освободиться из объятий жениха. Но Марк не разжал руки, а еще плотнее обхватил ее, словно бросая Веронике вызов.

– Я не слишком тебя баловала, Тоня, – заговорила старая женщина. – Я заставляла себя быть жесткой, поскольку считала, что это сделает тебя сильной. Но я ошиблась… Если бы ты была любима в детстве, то теперь ты смогла бы отличить подлинную любовь от лживой. Но, что было, то прошло. Думай сама, дочка. Довольно ли тебе яркой обертки или ты хочешь получить еще и начинку? Я всегда тебя призывала думать рассудком, а теперь говорю – думай сердцем. Как оно скажет – так тому и быть.

– Значит ли это… – начал было Марк, но Антонина остановила его, стиснув ему руку так сильно, что от неожиданности он даже крякнул.

– А теперь ты, мой сын, – перешла Дворецкая к Владу, который, запихнув за щеку конфету, дурашливо улыбался. – Не старайся быть глупее, чем ты есть на самом деле. Пошевели немного мозгами. Вспомни, сколько тебе лет, и перестань быть ребенком. Хотелось бы много сказать тебе про учебу и работу, только боюсь, что мои слова улетят в пустоту. Не получится заняться делом, так хоть женись. Поверь мне, вокруг столько одиноких и глупых женщин, желающих поклоняться любому идолу в брюках, что они с удовольствием тебе заменят мать и сиделку в одном лице.

Она обвела глазами собравшихся и кивнула Пирогову:

– Спокойной ночи, мой друг. Я слишком устала. Не обижайтесь на меня, если что-то в моем отношении и показалось вам неприятным.

– Да бог с вами, голубушка! – всплеснул руками доктор. – Как я могу держать на вас зло?

– Довольно, довольно! – прервала его Дворецкая слабой улыбкой. – Пойду я, пожалуй. Анастасия, занеси-ка мне снотворное. Сдается мне, что после этой встряски я не скоро засну.

Она двинулась к лестнице, встав на первую ступеньку, обернулась еще раз.

– Выпейте за меня еще по бокалу вина и можете расходиться.

Кивнув, она по-королевски высоко подняла голову и пошла наверх. Хлопнула дверь…

– Вам не показалось, что мама вела себя немного странно? – спросила Тоня. – Все это так на нее не похоже.

– Да уж! – фыркнул Влад. – Нечасто маменька жалует нас своим вниманием. А тут… Кстати, насчет женитьбы старуха права. Как это я раньше не догадался?

– Эх вы! Это просто нервы. Шутка ли сказать – семидесятилетний рубеж! От этого у кого угодно снесет крышу, – молвила Элеонора.

Петр Алексеевич согласно засопел. Заключительная речь Дворецкой произвела на него не самое благоприятное впечатление. Вероника явно дала понять, что отказывается быть оплотом их непрочного семейного очага.

– Ну, так как насчет вина? – вспомнил вдруг наставление маменьки Владислав. – Мари, гони-ка сюда непочатую бутылку и бокалы.

Горничная, оторвалась не без сожаления от куриного заливного и поплелась на кухню. Вскоре она вышла оттуда с подносом.

– Давай сюда, – взял на себя роль хозяина Дворецкий– младший. Он занялся бутылкой, Пирогов тем временем дал каждому по бокалу.

– Постойте-ка, – вспомнил вдруг Марк. – А как же эта… личный секретарь? Может, стоит ее подождать?

– Зачем? – спросила Тоня. В ее взгляде читалась ревность.

– Ну, для порядка, – пробормотал молодой человек.

– У нее есть дела и поважнее, – отрезала Элеонора, провожая Настю недобрым взглядом. Девушка как раз поднималась по лестнице с бутылкой воды в руках и неизменной сумкой с лекарствами.

– Обойдемся и без нее! – негромко произнес Влад.

Доктор отказался от комментариев. Он выглядел утомленным и каким-то нервозным. Должно быть, празднование юбилея Дворецкой далось ему нелегко.

– За что будем пить? – спросил Петр Алексеевич.

– Вообще на юбилее обычно пьют за здоровье виновника торжества, – насмешливо заметила Элеонора. – Или у тебя какие-то другие предложения?

– Что ты! – испугался муж и поднял бокал. – За здоровье Вероники Анатольевны!

– За здоровье Вероники! – подхватили нестройные голоса.

«Оно ей больше не понадобится», – подумал один из них, пригубив бокал. Красное вино казалось горьким.

В эту минуту наверху хлопнула дверь, и на площадку второго этажа выбежала взволнованная Настя. Ее лицо казалось неестественно белым. Она сжала руками перила.

– Там… – Ее голос прервался от волнения. – На помощь!

Оцепенение длилось секунды. Бокалы оказались на столе, а встревоженные люди кинулись наверх.

«Итак, все-таки это свершилось!» – вертелась в мозгу назойливая мысль, и даже шум поспешных шагов не мог заглушить лихорадочное биение одного сердца…

Дверь в спальню Вероники распахнулась, пропуская в комнату целую толпу людей. У порога все в нерешительности остановились. В святая святых, в опочивальню Дворецкой, до сих пор допускались только самые доверенные лица: старый доктор и Настя. Конечно, горничная была не в счет. Дети же Дворецкой уже и не помнили, как выглядит спальня матери. В их семье не были приняты поцелуи на ночь и долгие задушевные беседы на сон грядущий, когда, пользуясь темнотой и близостью мамы, можно было рассказать все, что угодно, поделиться сокровенным, спросить совета. И поэтому теперь, попав на запретную территорию, дети жались к двери, словно ожидая услышать гневный окрик Вероники.

Но сама хозяйка комнаты вряд ли могла выразить свое недовольство. Она лежала на ковре, скрючившись, уставившись в потолок стеклянным, бессмысленным взглядом. Дворецкая успела надеть ночную рубашку, и теперь ее босые ноги с безупречным педикюром выглядывали из-под расшитого кружевами подола.

– Вероника, голубушка, – бросился к ней Пирогов. Он встал рядом с телом на колени, потянулся руками к ее лицу, но потом отшатнулся, словно разглядел в знакомых чертах что-то страшное.