Но Танеев, видимо, не решался еще дать своего разрешения на такое рискованное дело.

— А как узнает войско о том, что гетмана забрали, не подняли бы бунта?

— Не бойся того, боярин! — воскликнул Думитрашка. — Гетмана никто не любит в войске, безмерно жесток и с казаками, и с старшиной, боятся его только, а всяк Бога благословит, коли от сего злохищника Украйну избавят.

— Невозможно нам его выпускать, невозможно, — заговорили разом старшины, — надобно его взять под караул сегодня же ночью, до рассвета!

Неелов также поддержал старшин.

С минуту еще Танеев раздумывал.

— Ну, что ж! — произнес он наконец. — Коли надо под караул брать, так берите, а повезу его и я с вами нынешней же ночью. Управитесь ли?

— Ступай, боярин, домой и жди нас, через полчаса все будет готово, — ответили старшины.

— Ну с Богом! — произнес Танеев, подымаясь с места и крестясь на образа. — Господь да благословит святое дело…

Все встали.

Казаки набросили на себя свои темные кереи, бояре оделись в стрелецкие зипуны, и все семь фигур осторожно и бесшумно вышли из будынка.

Спустившись с крыльца, они пошли по протоптанной тропинке и вышли через скрывавшуюся в частоколе калитку в узкую пустынную уличку, прилегавшую ко двору пана обозного.

Здесь фигуры разделились. Танеев в сопровождении одного провожатого отправился к дому Неелова, чтобы отдать распоряжение своим людям немедленно готовиться в путь, а старшины с Нееловым направились по направлению к Малому городу.

Все было тихо кругом.

Старшины прошли по безмолвным улицам города и поднялись в Малый город.

На воротах стояли стрельцы; они хотели было остановить вошедших, но, узнав в стрельце, идущем с ними, Неелова, молча расступились.

Старшины прошли во двор гетманский.

Так как команды гетманской не было на тот раз в Батурине, то и на воротах гетманских стояли также стрельцы.

Неелов остановился на минуту и, сказавши несколько слов начальнику стрельцов, последовал за старшинами в гетманский двор.

Кругом все спало.

Глубокая полночь, черная и безмолвная, царила над миром.

В темноте смутно выглядывали неуклюжими силуэтами погруженные в мрак постройки, только в намерзшем окне гетманской опочивальни виднелся красноватый свет лампады, горевшей перед образом каким-то кровавым пятном.

Пройдя двор, старшины вступили на ступени гетманского крыльца и вошли в сени.

Здесь поджидал их Горголя.

Не говоря ни слова, он отворил перед ними двери и, держа высоко над головой тонкую восковую свечку, пошел впереди.

Придерживая руками сабли, пошли старшины по тихим гетманским покоям…

Мрачная, страшная тишина царствовала кругом и нагоняла какой-то смутный ужас.

Самойлович невольно оглянулся; ему показалось, что кто-то идет за ними, но это были только чудовищно безобразные тени, бесшумно скользившие за ними по стенам, как будто и они хотели броситься на безоружного гетмана и задушить его под своей черной пеленой…

Перед дверью гетманской опочивальни все невольно остановились и затаили дыхание…

Горголя осторожно толкнул дверь рукою.

С легким скрипом растворилась дверь, и глазам злодеев представилась погруженная в полумрак гетманская опочивальня.

Гетман спал.

Открытое, прямое лицо его было спокойно, даже печально…

Лампадка перед образами горела кровавым пятном…

Освещенные ее сиянием темные лики святых глядели сурово и строго. На мгновение всем стало как-то жутко.

Но Думитрашка сделал товарищам знак следовать за собою, и первый переступил порог опочивальни.

Старшины последовали за ним, пушистый ковер заглушал их шаги…

Подойдя к кровати гетмана, все остановились…

Гетман не слышал ничего… Вдруг словно судорога пробежала по его лицу, а затем и по всему телу, и гетман сразу открыл глаза…

При виде окружавших его ложе старшин страшное подозрение шевельнулось в душе его.

— Что случилось? — вскрикнул он, приподымаясь на постели.

— Поймали скаженого волка! — хихикнул злобно Думитрашка и, навалившись своим тяжелым телом на гетмана, снова повалил его на кровать.

— Ратуйте! на Бога! — закричал гетман, с усилием отталкивая от себя Думитрашку, но здесь на него бросились Забела, Домонтович и Мокриевич.

— Разбойники, звери, предатели! — захрипел гетман, беспомощно простирая руки и стараясь освободиться от навалившихся на него старшин. Лицо его побагровело, глаза налились кровью, из груди вырывался хриплый рев, как вдруг взгляд его остановился на Самойловиче, спокойно стоявшем в его ногах и наблюдавшем эту сцену.

С неестественным усилием гетман приподнялся на кровати.

— И ты!! и ты!! — вскрикнул он, простирая к нему руку. — Будь же ты проклят, Иуда, проклят! проклят!

С всклокоченными волосами, безумным лицом и разорванной на груди рубахой, гетман был страшен в эту минуту.

Но Самойлович не смутился.

— Заткните ему глотку! — скомандовал он.

Старшины бросились на гетмана и снова опрокинули

его на кровать. Гетман отчаянно сопротивлялся, но борьба была неравная. Думитрашка и Забела скрутили гетману руки и ноги, а Мокриевич и Домонтович заткнули ему в рот платок и еще сверху обвязали всю голову его толстой хусткой, оставив только небольшое отверстие для носа.

Еще раз–другой судорожно вздрогнули руки несчастного гетмана, но Думитрашка туго стянул их веревкой, и тело гетмана сделалось неподвижно, как колода.

— Несите его, живо! — произнес тихо Самойлович.

Старшины подняли грузное тело гетмана и потащили через немые покои.

У крыльца гетманского уже стояли сани, запряженные парой добрых коней. На козлах сидели два вооруженных стрельца.

Старшины бесшумно опустили гетмана на дно саней и забросали его сверху заранее приготовленными кожами. Затем Мокриевич и Думитрашка вскочили также в сани и поместились по сторонам.

— Трогай! В Путивль! — шепнул тихо Мокриевич.

Обмотанные тряпками копыта лошадей не производили никакого звука. Сани бесшумно скользнули и потонули в темноте.

Кругом все было тихо, безмолвно. Снег падал на землю тяжелыми пушистыми хлопьями. Через минуту и след саней исчез под его белым покровом.

Черная ночь покрыла своей тяжелой пеленой злодейское дело.

На другой день, рано утром, по всему городу распространилась тревожная весть, что гетмана в Батурине не стало. Как он исчез, куда делся — никому не было известно, но эта таинственность еще более возбуждала умы.

Так как в ту же ночь ускакал из Батурина и посол московский, то некоторые уверяли, что посол выкрал