гетмана и увез его с собою в Москву; другие же утверждали, что гетман выбрался тайно ночью в Киев, боясь, чтобы московские воеводы не задержали его; третьи приписывали исчезновение гетмана какому-то страшному колдовству.

Во всяком случае, весь город был встревожен.

На улицах, на рынках, всюду собирались кучки народа и толковали вполголоса о непонятном исчезновении гетмана. Бабы и молодицы принимали деятельное участие в этом волнении; толки и пересуды, при их содействии, принимали чудовищные размеры, опираясь, главным образом в этом событии, на нечистую силу.

А несчастный гетман, о котором так печалился и волновался народ, был уже в это время далеко за Путивлем, вдали от своей дорогой страны. Скованного по рукам и ногам, его мчали с необычайной быстротой по направлению к Москве.

Прошел день, другой, третий. Волнение в Батурине росло все больше и больше.

В присутствии старшин народ боялся проявить свое недовольство, но весть об исчезновении гетмана побежала за стены Батурина и разлилась по всей Украйне.

Между тем Забела, Самойлович и Домонтович, которым поручено было теперь управление всей страной, принялись энергично за устройство своих дел.

Так как неизвестность причины исчезновения гетмана могла вызвать народное волнение, то старшины разослали во все полки и города универсалы, в которых объявляли народу от своего имени и от имени Москвы, что гетман Демьян Многогрешный оказался изменником, что обрелось множество и письменных, и словесных доказательств его измены, а посему московские воеводы, с соизволения генерального старшины, арестовали его и отправили в Москву, где над изменником и учинится правый суд и розыск. Теперь же старшины, которым поручено до избрания нового гетмана управление Украйной, приказывают сим универсалом всем полковникам, сотникам и иным старшинам казацким, чтобы немедля присылали в Батурин всех родственников и приятелей Многогрешного, заподозренных тоже в измене.

Разославши всюду эти универсалы, старшины отправили в Москву посольство. Послам поручено было передать множество предложений, а также просьбу старшин о том, чтобы поскорее назначалась избирательная рада для выбора нового гетмана и чтобы в этих выборах принимали участие только сами генеральные старшины и избранные казаки, во избежание волнений, могущих произойти от большого скопления черни и поспольства.

Это последнее предложение было желанием Самойловича. Самойлович знал, что среди массы казачества и народа он не пользовался популярностью, и потому, если бы и чернь приняла участие в выборах, то можно было сильно сомневаться в том, чтобы выбор пал на него; между тем как старшина должна была выбрать его непременно, тем более, что и Неелов стоял за него горой.

Для обеспечения своего избрания Самойлович послал еще от своего имени и от имени старшин просьбу в Москву, чтобы немедленно прислали приказ арестовать Сирка и отправить его в Москву, так как Сирко будто бы устраивает народные бунты.

Устранить Сирка из Украйны на время выбора гетмана было чрезвычайно важно для Самойловича, так как бесстрашный герой Сирко был любимцем всего казачества и народа. По одному его слову могла бы подняться вся Украйна, и тогда Самойловичу не только не пришлось бы увидеть, гетманской булавы, но, пожалуй, довелось бы еще и расплатиться за проделку с Многогрешным.

Занятый всеми этими хлопотами и приготовлениями к предстоящей избирательной раде, Самойлович совсем и забыл о существовании Марианны.

А весть об аресте гетмана дошла и до нее.

Исполнив свою миссию, Марианна возвратилась домой более спокойная и уверенная: на время опасность вторжения в Правобережную Украйну Ханенко и поляков была устранена. Из Чигирина приходили от Дорошенко также благоприятные вести о том, что Москва благосклонно относится к его предложению и что есть надежда на то, что Правобережную Украйну примут под Московский протекторат, и таким образом осуществится наконец желанное соединение обеих Украйн.

Но вместе с этими известиями как-то сами собою прилетали из Чигирина вести и о том счастье, которое царило там…

В омертвевшее, пустынное сердце Марианны они врывались какими-то резкими диссонансами, словно золотые лучи солнца, прорвавшиеся сквозь щель открывшейся двери в мрачную темницу. И как эти лучи дразнят истомленного узника, напоминая ему о радости, свете и тепле, разлитом в природе для других, так и эти вести впивались острыми терниями в сердце Марианны, нашептывая ей о золотом счастье, навсегда утерянном для нее.

По–видимому, Марианна совершенно забыла о существовании Мазепы и ушла с душой и сердцем в политические дела. С напряженным нетерпением ожидала она известия от Дорошенко относительно окончательного ответа Москвы.

Однажды, в сумрачный зимний день, когда Гострый и Марианна сидели в своей мрачной трапезной и толковали о том, отчего Дорошенко не дают до сих пор окончательного ответа из Москвы, в комнату вошел Андрей, только что возвратившийся с ярмарки, и еще с порога произнес встревоженным голосом:

— Поганые чутки, панове!

При звуке этого голоса, при виде взволнованного, встревоженного лица Андрея и Марианна, и Гострый сразу всполошились.

— Что? Что такое? Отказала Дорошенко Москва? — произнесли они в один голос, подымаясь с места.

— Нет, не то, с другого совсем боку горе, — отвечал Андрей. — Я только что с ярмарки. На ярмарке все люди об одном только и говорят, что наш гетман пропал из Батурина.

— Пропал из Батурина?

— Да. С вечера был в своем замке, а к утру его не стало, и никто не знает, куда он делся. Одни толкуют, что его захватил тайно посол московский и увез с собою в Москву; другие твердят, что гетман сам выкрался тайно от воевод московских на богомолье в Киев, чтобы разведать гам истину про отдачу Киева, а третьи уже мелют такое несуразное, что не стоит и передавать. Одно только верно из всех этих толков, что гетмана нет в Батурине.

— Его завезли в Москву! Самойлович это устроил! — вскрикнула Марианна, не давши даже Андрею докончить свой рассказ.

— Да постой, дочко, не хапайся, — возразил Гострый. — За что ж бы его завозили в Москву, и кто бы дал такое распоряжение?

— Самойлович! Он наверное все устроил! Он, должно быть, доведался о договоре, заключенном Многогрешным с Дорошенко, и донес обо всем Москве.

— О чем же доносил бы он? Ведь и Дорошенко хочет поступить под Московскую протекцию, и в сношениях Многогрешного с Дорошенко не было никакой измены.

— Самойлович выдумает ее! Он ненавидит Дорошенко, ненавидит Многогрешного и думает захватить в свои руки булаву.

— Может, и так, дочка, только теперь ему не в чем обвинить ни Многогрешного, ни Дорошенко. Да и слыханное ли дело, чтобы гетмана лишь по доносу старшины хватали ночью без суда и расправы? Нет, нет!! До такого бесправия еще не дожила Украйна. Вернее то, что Многогрешный выбрался тайно ночью из Батурина в Киев для свидания с Дорошенко,

Андрей присоединился также к мнению полковника, но Марианна стояла на своем.

— Нет, батьку, нет! — повторяла она упорно. — Верь мне, что это дело рук Самойловича. Я узнала его!

Уверенность Марианны подействовала наконец и на Гострого, и на Андрея.

Действительно, исчезновение гетмана было в высшей степени странно, и хотя трудно было допустить