такой неслыханно дерзкий поступок со стороны старшины, как ночной арест гетмана, однако сомнение начало закрадываться и в сердце Гострого.

— Прежде всего, — произнес он после минутного раздумья, — пошлем немедленно гонца к Дорошенко.

— Зачем гонца? Я сама поеду! — перебила его живо Марианна, но вдруг лицо ее омрачилось, брови сурово нахмурились. — Нет, — произнесла она отрывисто. — Пошлите гонца, а я поеду в Батурин.

— В Батурин? На Бога, дочка, что тебе в голову приходит? Да если вправду Самойлович заслал гетмана в Москву, так ведь он и тебя схватит и отправит туда же.

— Не схватит! Я проберусь тайно. Разузнаю все и вернусь обратно.

— Тебя знают все. И гонец может сделать то же дело, а когда убедимся в их злодейском вчинке, тогда будем знать, что делать дальше.

Но, несмотря на уверения Гострого и Андрея, Марианна стояла на своем.

Однако ей не пришлось ехать одной в Батурин.

Через два дня в замок Гострого пришло официальное известие об универсале, который старшины разослали кругом и в котором объявляли народу, что гетман оказался изменником и что его арестовали и отправили для суда и расправы в Москву. Вместе с этим известием пришло и известие о том, что старшины схватили предательским образом Сирко и отправили его тоже в Москву.

Вести эти вызвали целую бурю отчаяния и возмущения в замке Гострого.

Дерзкий, неслыханно наглый поступок Самойловича показывал, однако, что Самойлович имел за собой силу, иначе он никогда не отважился бы на такое дело. И если Многогрешного едино за сношения с Дорошенко могли обвинить в измене, значит, Москва решила отвергнуть просьбу Дорошенко. Значит, желанный союз обеих Украйн не мог осуществиться, и Украйна должна была снова предаться на волю бурь, кровопролитий и мятежей.

Но не только в замке Гострого поднялась буря — известие об аресте гетмана вызвало волнение по всей Украйне. Кругом уже кипели народные толпы; смущение и недовольство росло повсюду.

Смятенный народ хотел получить объяснение непонятным своенравным поступкам старшины и, привыкши считать Гострого авторитетным лицом, ждал от него ответа.

К полудню двор гетмана наполнился пестрой толпой. Здесь были и казаки, и жители окрестных деревень, и прибывшие издалека люди.

Стоял пасмурный зимний день, холодный, суровый.

Ледяной ветер нагибал столетние сосны и наполнял своим грозным стоном непроходимый бор, окружавший замок Гострого.

Вся многолюдная масса, залившая двор Гострого, кипела от гнева и нетерпения. Глухой гул смешанных голосов и криков стоял над нею. То там, то сям, словно всплески пены на бурном море, вздымались обнаженные сабли, дреколья и сжатые кулаки, и тогда рев разъяренных голосов закипал еще сильнее.

Толпа ждала появления Гострого и изнывала от нетерпения.

Но вот тяжелые двери будынка распахнулись, и на широком ганке показался Гострый в сопровождении Андрея и Марианны. Он был без шапки, в полном полковничьем одеянии и с полковничьей булавой в руках. За ним шла Марианна; она была бледна, как снег, только глаза ея горели на бледном лице, как два черных бриллианта. Рядом с нею шел Андрей.

Лица всех троих показывали страшное возмущение и твердую решимость.

При виде полковника шум сразу умолк. На дворе стало тихо, как в могильном склепе. Слышно было только, как грозно стонали столетние сосны, окружавшие замковый двор. Дойдя до края ганка, Гострый поклонился на три стороны; в ответ на это толпа молча обнажила свои головы.

— Добрый день, детки! — произнес Гострый громким, могучим голосом.

— Добрый день, батьку! — зашумело ему в ответ множество голосов.

— А зачем собрались, дети? Чего хотите?

— Порады! Порады! — раздалось то там, то сям.

— Порады! — подхватила дружно вся толпа.

— А какой порады? В чем?

В толпе послышался неразборчивый шум и крик, сразу заговорило множество голосов. Но вот отовсюду раздались возгласы:

— Стойте! Тихо! Всем нельзя сразу! Головатый, ты говори! Головатый! Головатый!

Из средины толпы выступил наперед высокий, плечистый крестьянин.

— Ну, в чем дело, сыну? Говори! — обратился к нему Гострый.

— А вот в чем, батьку. Забрали старшины гетмана нашего и неизвестно куда дели. Теперь рассылают кругом универсалы, извещают всех о том, что он изменником оказался. А в чем его измена, никто того не знает, никто того не говорит.

— Да разве смеют старшины такое бесчинство творить? Кто дал им на то право? Сирко тоже схватили! Сами забрали в свои руки всю владу! — закричали кругом разъяренные голоса. — Не дозволим того!

— Не дозволим! Не дозволим! — подхватили кругом все дружно, и сотня голосов слилась в какой-то протяжный вопль.

Но вот Гострый сделал движение рукою, и все крики умолкли.

— Коли вы пришли спросить меня, какую измену учинил гетман, так я вам скажу, что никакой измены за ним не было, а те, что его захватили, сами изменники, и преступники, и предатели отчизны. Гетман дбал только про счастье и добро Украйны, он соединить ее хотел под одной булавой, а те, кому захотелось вырвать булаву из его рук, оклеветали его, чтобы самим на его место сесть. Все это штуки Самойловича! Для того он заслал и гетмана, для того схватил и Сирко, чтобы самому добиться гетманства.

— Не добьется! Не допустим! Бить их всех! — заревели кругом разъяренные голоса. Все смешалось в бешеный крик.

— Стойте! стойте! Пусть пан полковник скажет, что делать! — начали наконец вырываться из этого общего гама одинокие голоса, другие подхватили их, и наконец раздался единодушный крик сотенной толпы:

— Говори, батьку, что делать, тебя послушаем, говори!

— А вот что скажу я вам, дети! — заговорил с воодушевлением Гострый, и черные глаза его сверкнули под седыми бровями. — Коли нам еще дорога и люба отчизна, то не допустим мы, чтобы свои же Иуды ломали так все права наши и безнаказанно творили такие бесчинства.

— Не допустим, батьку! Не допустим! — вскрикнули горячо Андрей и Марианна. — Головы свои положим лучше до единого, а не отдадим Украйны в руки предателей!

— Верно говорит полковница! Пойдем все в Батурин!

— В Батурин! В Батурин! — раздался единодушный крик толпы.

— Так, в Батурин, — продолжал воодушевленно Гострый, — пойдем все в Батурин, дети, и потребуем от старшин ответа: пусть скажут нам, каким правом смели забрать без суда и без ведома казачества гетмана. Пусть вернут нам его или выходят к нам на суд. А коли уж нельзя вернуть гетмана, так мы все станем на раду и выберем гетманом того, кто окажется достойным держать булаву, а не изменника Самойловича, зрадца и предателя отчизны.

— В Батурин! В Батурин! Веди нас, батьку, — все пойдем за тобой! — прокатился от одного конца толпы до другого воодушевленный крик.

В тот же день Гострый, в сопровождении Андрея и Марианны, всей своей надворной команды и громадной толпы народа, выступил из своего замка. Лишь только весть о его выступлении разнеслась по окрестностям, как со всех сторон к нему начали прибывать толпы народа и казаков. Было среди них немало и запорожцев, возмущенных арестом Сирко. Народные массы и так уже кипели кругом и волновались, но у них не было предводителя, и вдруг предводитель явился, и такой блестящий, славный, как Гострый.

Нельзя было теперь узнать уже старого полковника в этом седом герое. Вся давняя мощь и удаль проснулась и заиграла в сердце Гострого.

Словно могучий орел с молодыми орлятами, выступал он с Андреем и Марианной впереди своего отряда. А отряд его увеличивался с каждым днем, с каждым часом. Как ручьи сливаются отовсюду в бурную погоду в тихий горный поток и превращают его в грозную могучую реку, так стремились к нему отовсюду