Отплакав свою несбывшуюся надежду на хоть что-то нормальное в этих сумасшедших отношениях, в которых я погряз на десять лет - на всю жизнь, если уж так посмотреть, - я принимаюсь за работу. Каждая пробирка в лаборатории напоминает о тебе, и я то и дело вспоминаю, как ласково и бережно ты касался моих рук, показывая нужный угол наклона для того, чтобы перелить кислоту в воду, поправляя расстояние, на котором нужно было держать реторту над огнем... как ты приобнимал меня за пояс, наблюдая вместе со мной за тем, как удивительным образом в жидком азоте начинают переливаться пузырьки с жидким крылом. От каждого из этих воспоминаний мне опять хочется плакать, и я быстрее отделываюсь ото всех экспериментов на сегодня, чтобы быстрее пойти домой.
Наконец, все закончено. На часах уже девять вечера, и у меня уже не осталось поводов «чуть-чуть задержаться», чтобы оттянуть встречу с тобой. Ничего не поделаешь - я беру медведя в руки и шагаю в камин.
Я пытаюсь избежать твоего взгляда, пока я снимаю халат и вешаю его на стойку. Упрямо обнимая медведя крепче, я сажусь в соседнее кресло и пытаюсь вспомнить, когда я ел в последний раз.
- Сам что-нибудь приготовь, я не голоден, - я вру так отчаянно, что, забурчи у меня сейчас живот, и то не было бы очевиднее. Впрочем, я надеюсь, что мой тон, обиженный и злой, говорит сам за себя. - Я постелю себе в другой комнате сегодня, раз уж у нас теперь все расписано и по соглашению.
- Северус, ты еще не понял, что я обижен? Я понимаю, что это первый раз за десять лет, когда это длится дольше, чем три секунды, но мог бы уж и понять, - я раздраженно встаю с кресла и прижимаю к себе Тедди. - Не хочу я есть, и тем более готовить. Устал.
Спорить с тобой мне не хочется еще больше, чем идти на кухню, да и голоден я на самом деле, так что разумнее всего будет уступить. Разумнее... десять лет назад я бы поступил так, как будет наиболее безрассудно, а сегодня здравый смысл подсказывает, что лучше пойти поесть - проблем с желудком мне не хватало для полного счастья. И потом, я ведь тебя все равно люблю. Очень сильно. Так что мне стоит уступить еще один раз, миллион триста шестьдесят пять тысяч какой-то там по счету?
Поднимаюсь и иду за тобой на кухню, сохраняя молчание и украдкой поглаживая медведя по шерстке.
Я вхожу в кухню и замираю на мгновение. Стол уже накрыт, но это значит... я оборачиваюсь и смотрю на тебя, уже забывая, что злился.
- Северус?..
- Н-н-нет... только за, - сказать, что я растерян - ничего не сказать. Подобное не сотворить за полчаса, даже для тебя такое будет слишком большой затратой энергии, чтобы делать это только магическим путем. Это значит, что ты угрохал на один-единственный ужин несколько часов? Так обычно делаю я, когда хочу создать романтическую атмосферу - даром что она разрушается нами за полчаса, когда мы сначала разговариваем о зельях и химии, а потом разговор как-то плавно перетекает в область секса, и мы оказываемся на столе или на полу.
Я послушно прохожу к мойке, наскоро ополаскиваю руки - я мыл их тщательно в лаборатории десять минут назад, - и, забрав Тедди, сажусь за стол. Глупо, наверное, медведя с собой брать на романтический ужин, тем более, что он впервые за нашу историю отношений приготовлен не мной, но... с медведем уютнее. И вообще, сегодня все ненормально, так что медведь на кухонном столе погоды не сделает.
Я вхожу в спальню, уже намереваясь раздеться и рухнуть на кровать, когда замечаю медведя. Почти близнец Тедди, только шерстка темнее, и новый. Очки немного другие, и... коробочка в лапках. Бархатная коробка. Стоп.
Бархатная коробка?!
Я осторожно трогаю медведя, потому что он кажется нереальным. Слишком мило, слишком желанно, слишком реально для того, чтобы быть правдой. Сглатываю, но коробочку надо все же открыть.
Кольцо.
Кольцо.
Мерлин, вашу мать, это кольцо!
Это кольцо с меняющимися металлами и драгоценными камнями, которое одно стоит моей трехгодичной зарплаты!
Это подарок от того человека, которого я сумасшедше люблю больше своей жизни. Дорогущий, дорогой по одной только причине того, что он подарен мне именно сегодня, невероятно символичный, красивый до невозможности и - желанный. Я смотрю на коробочку в своей руке и тихо всхлипываю, теперь уже от ощущения счастья, которое заполняет меня всего и рвется наружу ручьем слез.
Будь я девушкой, наверное, ты бы предположил, что я беременный. Хорошо, что об этом беспокоиться не надо...
- А можешь... ты надеть? - я перевожу на тебя взгляд безнадежного, так и не убитого всей этой прагматичной жизнью двух зельеваров романтика и делаю шаг тебе навстречу.
Я протягиваю тебе руку, и касаюсь твоей ладони. Когда я волнуюсь, у меня всегда холодные пальцы, и ледяные кончики, за что ты меня всегда нещадно ругаешь и наказываешь ежедневно делать специальные упражнения для лучшего кровообращения. Впрочем, они не очень-то и помогают - конституция у меня такая.
И худой я в папу. Знаю, ты его не любишь... кхм... ну ладно, ненавидишь, но я в него худой, мама-то была оформленной женщиной. И рука у меня соответствующая - сплошные кости, обтянутые кожей, тонкой, а из-за занятий зельями еще и бледной.
До сих пор не понимаю, за что ты продолжаешь считать меня сексуальным?