наклонился к ней. Она зашептала в полубреду:

– Завтра солнышко взойдет. Вместе в луга пойдем. С тобой не страшно. На солнышке согреюсь. Студено мне... Сеня, спаси меня...

Веки девушки начали медленно западать, гасла ясность взора; любимая ускользала от него... Он снова позвал ее по имени, но ответа уже не было: Анна отошла.

Когда Семен своей рукой совсем прикрыл уже омертвевшие веки, из-под его пальцев скатились по холодеющему лицу две слезинки. Семен быстро наклонился, осушил их губами, припал лбом к плечу Анны и замер неподвижно, будто в обмороке.

Очнулся он, потому что кто-то тронул его за плечо. Семен опять увидел перед собой старого вогульского знахаря. Старик помог Семену встать с колен, потом низко поклонился ложу с усопшей и, не отрывая от нее взгляда, отступил от постели к дверям. Взял в руку веник, распахнул двери настежь и, нашептывая заклинания, стал тщательно обметать порог: старик, желая оградить Семена от злого духа смерти, старательно заметал за порог следы этого духа.

Ледоход 1573 года снова раскалывал ледяной панцирь на Чусовой. Прошедшая зима была опять снежной и буранной.

В Нижнем городке перезимовал затворником в своей избе Семен Строганов. Но до наступления зимы была ненастная осень. Она стала памятной для вогулов на Сылве.

Через неделю после похорон Анны Муравиной Строганов простился с ее могилой на высоком холме близ крепости и обрядил струги в большой поход. Брал он в него только охотников-добровольцев. Поднявшись по Чусовой до Сылвы, он прошел по ней от устья до истока и по ее притокам, уничтожая вогульских и черемисских кудесников, жрецов, шаманов, все мольбища и капища. Молва об этой расправе на Сылве и на Вогулке-реке разнеслась по округе. Шаманы соседних племен стали уговаривать вогулов-язычников уходить в леса по ту сторону Каменного пояса, в Сибирское царство.

Строганов же вернулся из похода перед самым ледоставом, занялся делами своих крепостей, но уж никто не видел на его лице улыбки.

С наступлением весны, когда благоухание ландышей оживило в памяти Семена события прошлого года, на хозяина Камы с небывалой силой напала гнетущая тоска.

Струг Семена Строганова бороздил воды Чусовой и Камы, будто их хозяин искал врагов, чтобы схватиться насмерть, отстаивая покой и мир всех поселений на дарованных землях. Однако всюду было тихо, природа радостно и щедро праздновала пору своего обновления.

Но едва успели наступить июньские дни, как до Строганова дошли тревожные слухи: будто сын сибирского хана Кучума, воинственный хан Махмет-Куль, с большой ордой напал на Чердынь. Разграбив окрестности, он не смог спалить эту крепость и подался к Соли Камской. Воевода Запарин не рискнул принять сражение и... откупился от хана золотом и оружием. Опьяненный этим успехом, хан двинулся по Каме к двум главным строгановским оплотам – Конкору и Кергедану, чтобы наказать их за прошлогодний разгром татар и за смерть своей невесты Игвы.

Весть о движении орды Махмет-Куля, о новых грабежах и разбоях на Каме, о трусливом поступке воеводы Запарина застала Строганова в косьвенском остроге. Он немедля подался в Кергедан и, забрав в нем часть дружины, поплыл навстречу татарам. Первое столкновение с силами Махмет-Куля произошло недалеко от Конкора. Строгановские дружинники с такой яростью налетели на ордынцев, что они бежали и донесли хану о несметной силе Строганова. Поверив этой небылице, хан поспешно отступил с Камы в родные места, чтобы набрать новые орды. Тогда Строганов пошел в царскую крепость Соль Камскую, чтобы навеки отбить у Запарина охоту к предательству. Запарин было заартачился – не пожелал открыть ворота крепости перед строгановскими дружинами.

После такого приема Строганов подъехал на коне под самую воротную башню и громко закричал, обращаясь к жителям города и ратным людям воеводы:

– Эй, горожане! Воевода Соликамский татарскому хану ваши деньги и оружие царское ордынцам выдал, чтобы им сподручнее было русских людей тем оружием бить. Я, Строганов, хана татарского прогнал, оружие и ваше золото назад отобрал. Желаете все отбитое назад получить – откройте ворота! Невинных ничем не оскорблю, а воеводу Запарина за измену буду вместе с вашими лучшими людьми честным судом судить всенародно. На том крест вам целую!

Запарин, услышав его обращение, дал приказ усилить стражу у ворот и даже открыть стрельбу по строгановским дружинам, обвиняя их в самоуправстве, своеволии и разбое. Однако приказ этот даже его ратники выполнить не пожелали; горожане легко оттеснили воротную стражу и распахнули ворота. Дружины Строганова вошли в город, заняли воеводские хоромы и посадили Запарина под замок.

На другой день Семен Строганов приказал звать жителей города на вече и велел выбрать от всех сословий лучших людей для суда над воеводой-изменником.

В суде этом участвовали и сотники строгановских дружин, и даже старший корабельный мастер с Чусовой Иван Строев – участник многих военных походов.

Два дня судьи выслушивали ратных людей крепости, подсчитывали, сколько русских людей и мирных вогулов лишились жизни, загубленные оружием, которым Запарин вооружил хана Махмет-Куля.

Воевода Запарин в свое оправдание смог лишь сказать, что он гадал по звездам о судьбе крепости, и созвездия подсказали ему действовать откупом. Однако ссылку на созвездия судьи не приняли во внимание и вынесли приговор, по которому строгановские люди и Соликамские жители решили отправить воеводу под стражей к царю с прошением наказать по заслугам сего неверного царского слугу, а в назидание прочим нерадивым военачальникам и на вечный позор трусу подвергнуть бывшего воеводу Запарина наказанию розгами на площади при всем народе.

И когда наутро горожане уже готовились к небывалому зрелищу на площади, оказалось, что приговоренный не стерпел позора и сам наложил на себя руки.

Случай этот мог дорого обойтись Семену: родственники покойного Дементия Запарина били челом царю, прося наказать Строганова за самовольство.

Царь послал в камский край думного дьяка чинить розыск. Посланец побывал в Соли Камской, Чердыни и Кергедане, побеседовал там по душам с Семеном Строгановым и отбыл в Москву с целым поездом подарков московским боярам от радушного камского хозяина.

После того как дьяк доложил государю итоги розыска, поток доносов и жалоб на Строганова приослаб, но не прекратился.

Царь выслушивал их с редкостным терпением, но медлил с решением.

Осенью 1573 года из Москвы прибыл на Каму гонец с известием, что Яков Строганов заболел, напуганный происками против Семена: старшего из братьев Строгановых разбил паралич.

Поутру сеялся мелкий осенний дождь.

В Нижний городок приплыл навестить Голованова воевода Досифей, чтобы узнать, нет ли у него вестей от хозяина с Камы.

Голованов угощал гостя паренными в бруснике глухарями. Говорили о житье-бытье на Руси, стольной Москве, которую Досифею не приходилось видеть. Запивали ядево хмельной брагой. Оба не знали, что в эти самые минуты к городку причалило судно Семена Строганова.

Дверь в избу отворилась, и сидевшие за столом увидели своего хозяина. Строганов от души обнял обоих друзей.

– Примечаю, не ждали?

– Таиться не станем! О тебе толковали: мол, где-то сейчас летает орел камский?

– Чем богаты?

– Глухари вот. И чусовская бражка. Что бог послал!

Строганов взял с блюда кусок жареной дичи.

– Думали, позабыл про вас?

– И в этом таиться не стану. Всяко думал. Даже, что разгневался ты на нас, – сказал Голованов.

Семен обглодал мясо с костей и бросил их на стол. Напился браги из ковша Досифея.

– Пустое думал, боярин Макарий! Не наведывался сюда, потому что душа от тоски немела. Не могу забыть покойницу.

– Издалека сейчас? – осведомился Досифей.

– Из Кергедана. В Москве брата Якова хворь доняла. В постели больше месяца. Не жилец, сказывают. Занемог от страха за меня. Задумал я кое-что. Послушай, Макарий, про задуманное. Ежели не прав, вразуми.

– Сказывай.

– Мне, знать, лучше вас одних оставить? – спросил Досифей.

– Сиди! Пошто тебе уходить? Чумеешь от старости... Ответствуйте оба: почему ноне Махмет-Куль свою орду с Камы увел?

– Как почему? Строганов прогнал! – сказал Досифей.

– Согласен, – подтвердил Голованов. – Со страху ушел татарин.

– А с чего на Москве на меня доносы царю? Так понимаю, что тоже со страху. Как, мол, осмелился на царской земле наместника к порке приговорить? Этак, мол, любого слугу царского Строганов на позор выставит, коли кто не поладит с ним.

– У Запарина на Строгановых злоба давнишняя. Недаром он опричным двором сюда прислан был; чать, сам не забыл, как ты его в Конкоре приветил. А время подходящее, чтобы тебя клеветой замарать: Яков – хвор, Григорий – слаб. Распалить царя против Семена – и можно делить тогда строгановское добро.

– Так не бывать этому! – Строганов ударил по столу кулаком. – Решение возымел самолично ехать в Москву да царю челом ударить, спрашивая дозволения войной на Сибирское царство идти.

Голованов перекрестился.

– Крестись, боярин Макарий, а потом и меня благослови к Ивану Васильевичу в гости наведаться. Чего молчишь? Ты, Досифей, тоже слово свое о задуманном скажи.

– Что ж говорить? Задумал не худо – каково-то задумку выполнить!

– Объявлюсь перед государем сам