Но дознатчики и дружинники, среди них Спиря Сорокин, возвращались с дурными вестями: то тут, то там встречали они на берегах остатки вражеских отрядов и одиночные группы. Иных удавалось брать в плен, иные ускользали в глухие дебри чусовских лесов. Спиря уговаривал Семена отложить приезд Анны до зимней поры – ему открыли знакомые местные вогулы, что вогулы сылвинские до тех пор не имеют права вернуться на родину, пока жива вторая осквернительница острова. Но никаких следов этих вогулов с Сылвы ратники Семена и сам Спиря найти в лесах не могли. Анна слала любимому отчаянные письма с просьбой разрешить ей приезд. Опасения Спири казались Семену преувеличенными, и он, наконец, послал Досифею приказ снарядить для Анны струг под надежной охраной.

Обрадованная девушка собиралась недолго. День отплытия был ясным и теплым. Струг, приготовленный для Анны, покачивался на воде, согретой утренним солнцем. Охранять Анну было доверено шестерым дружинникам. Боярышню сопровождали еще четыре сенные девушки, двое лучших чусовских кормчих и промерщик с багром. Путь до Нижнего городка был недолог.

Река Чусовая здесь красива, как в древних былинах: скалистые утесы, стремнины на перекатах, вековые сосны над ущельями, диковинные камни-бойцы, торчащие из-под воды.

Любуясь этими красотами, Анна следила, как седобородый кормчий уверенно направлял легкий бег судна между едва заметными подводными камнями-ташами, обросшими зелеными бородами тины.

Чусовая заметно обмелела, но течение ее было по-прежнему стремительным.

Впереди показался крутой поворот. Река здесь сузилась, сжатая каменистыми берегами. Лесные чащи подступали к самой воде. Анна переводила взгляд с реки на кормчего. Тот как раз подозвал к себе своего помощника. Чусовая шумела и злилась, струг закачало сильнее.

– Шест готовь! Веслами с правого борта табань! – подавал команды кормчий.

– Дедушка, пройдем ли? – испуганно крикнула Анна рулевому. – Может, к берегу пристанем, посуху перекат обойдем?

– Не бойсь, не бойсь, касатка-боярышня! – успокаивал ее кормчий. – Не такие перекаты проходим! Стань к мачте, держись и не робей. Дело минутное – сейчас опять на чистое место выплывем!

И правда, самое опасное, казалось, уже позади. Только два больших утеса еще торчали на пути струга; течение с ревом обтекало эти скальные преграды, но обойти их уже казалось легко – слева открывалась свободная от камней просторная водная стремнина...

Уже и кормчий вздохнул было с облегчением. Он уверенно готовился к последнему повороту. Справа дружинники опустили весла, чтобы помочь рулевому безопасно развернуть судно. Все внимание людей было обращено на воду, на скалы. Девушки, подружки Анны, со страхом попрятались в рубленой избушке струга. Никто не следил за лесной зарослью на близком берегу...

А там, укрытый среди пушистых еловых лап, уже припал к напряженной тетиве лука опытный вогульский стрелок. Его оружие – заговорное, заповедное! Древесина этого лука выдержана кудесниками три года в особом зажиме, тетива свита из ножных жил горного козла, а острия верных стрел смочены соком островного корня... Это оружие не на простого врага, не для обычной охоты. Это – священный лук охранителей корня!

Не промахнется лучник, не навлечет позор на себя и весь свой род! Еще ночью тайно приплыл из Верхнего городка вогул рыбак, обещавший следить за приготовлениями к отплытию на низ Анны Муравиной. Вот и струг ее уже минует место засады... Вот и сама она стоит у мачты струга, золотоволосая осквернительница вогульской святыни! Третью неделю караулят ее здесь верные сылвенские мстители; наконец-то час расплаты настал...

На струге и не расслышали за шумом воды певучего свиста легкой вогульской стрелы. Все повернулись лишь в следующий миг, когда различили слабый, будто удивленный возглас боярышни у мачты:

– Смотри, дедушка, что со мной! Кровь, кровь!

Боярышня еще держалась на ногах, но в плече у нее торчала стрела. На белой ткани ферязи быстро расплывалось алое пятно.

А струг несло прямо на утес! Но кормчий не бросил руль, дружинники разом опустили весла. Поворот удался, струг вылетел на широкий, весь седой от пены плес и еще летел сотню сажен, пока бег его по сердитым волнам замедлился.

К боярышне тем временем бросились со всех ног ее подружки и служительницы. Они перенесли ее, уже обессиленную от раны, в избушку, уложили на скамье, но не отваживались вынуть смертельную стрелу из раны.

Плечо было пробито навылет, острие стрелы вышло наружу. Потревожишь такую рану – истечет боярышня кровью. А до крепости еще десяток верст. Старший ратник охранного наряда велел кормчему высадить шестерых дружинников на берег: пусть обшарят лес, сыщут из-под земли тайных злодеев.

И лишь только все шестеро исчезли в чаще, на струге подняли парус. Быстро пролетел он последние версты до Нижнего городка, где сам Семен Строганов уже дожидался встречи с Анной.

Верно, предчувствие беды зародилось в сердце Семена еще до того, как белопарусный струг подошел к причалу: не увидел он, как ожидал, приветного взмаха руки и девичьего кокошника своей суженой. Еще издали, по тому, как двигались на борту люди, спускавшие парус, как у дверей избы толпились на струге девушки-подружки, даже глазом не ведя в сторону берега и пристани, Семен уже понял, что случилось нечто страшное.

А когда струг на веслах подошел к пристани и Семен, не ожидая ничьих рассказов, перепрыгнул на борт, он увидел неподвижную Анну на скамье в окружении заплаканных спутниц, услышал сбивчивые слова...

Боярышню, уже обеспамятевшую, Семен перенес в ее покой, послал за бабкой-знахаркой и вогульским лекарем из соседнего селения.

Стрелу удалось извлечь из раны, но надежды оставалось мало.

...Вечером пришли в городок и дружинники со струга, привели двух пленных вогулов. Они сознались, что присланы были главным сылвенским кудесником. Их сородич недавно зарезал монахиню Алевтину; сами же они свершили нынче месть и над второй осквернительницей священного острова...

Анну Муравину пытался спасти от смерти первый, лучший знахарь чусовских земель, вогул по прозвищу Паленый Пенек. Он боролся за жизнь девушки, вкладывая в свои заговоры и снадобья таинственную силу, которой наделили его добрые духи. Он вступил в этот поединок со смертью ради уважения к хозяину Камы и Чусовой, ибо воочию видел горе этого могучего человека. Но знахарь понимал, что девушка погибала не только оттого, что из нее вылилось много крови. Знахарь отдал бы за спасение невесты Строганова даже свою кровь, если бы он умел перелить ее в жилы умирающей, но как преодолеть действие островного корня, действие страшного сока, медленное и неотвратимое? Против этого сока-яда мудрый вогульский знахарь не знал никаких лекарств. Помочь может только воля верховного бога Чохрынь-Ойка, если он смилуется над русским хозяином этой земли и сохранит на радость ему жизнь прекрасной златовласой невесты. Ведь знает же бог вогульского племени, что смерть этой девушки умертвит в русском всю радость его существования, хотя сам он и будет двигаться по земле: такова непонятная власть того странного чувства, что оживает в душе мужчины к избранной им женщине. Оно, это странное чувство, не может перейти на другую женщину, а потерявши избранницу, оно испепеляет сердце, оставшееся на земле в одиночестве...

Двое суток прошло в борьбе со смертью. Но действие тайного яда было сильнее заклинаний и молитв! И старый знахарь не стал таить от хозяина правды. Он не произнес приговора вслух, но собрал все свои снадобья и амулеты, убрал их в свою котомку, решительно отверг деньги и подарки, приготовленные хозяином.

– Уходишь? – спросил Строганов.

Паленый Пенек только беспомощно развел руками, вышел на улицу и сел на завалинке, обратив лицо на запад. При умирающей осталась мамка Евдокия. Семен Строганов заметил, что по лицу Анны разливается бледность, горячечное дыхание слабеет, на лицо ложатся синие тени.

– Попа! – приказал он старухе. Та утерла слезу и торопливо вышла из покоя.

...Трифон Вятский соборовал Анну, велел положить ее под образа. Семен Строганов слушал слова священника о жизни вечной и прощении грехов земных и думал о том, почему бог покарал именно ее, так мало жившую и так мало согрешившую перед ним!

Сама она не приходила в сознание и не слышала ни пения, ни молитвы. Трифон Вятский, в последний раз благословив умирающую, стал читать Священное Писание.

Строганов во время чтения следил, как отсвет лампад мерцает в полуприкрытых глазах Анны. Неужели никакой надежды удержать этот слабеющий дух, не дать ему вовсе покинуть молодое, прекрасное тело? Неужели нет спасения? И будто в ответ звучали слова Екклисиаста:

«...ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы... И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к богу, который дал его...»

Начиналась тяжелая агония. И лишь поздней ночью Анна затихла, перестала содрогаться, стала дышать ровнее: синие глаза обрели ясный блеск; в них снова засветилось сознание.

Анна узнала Семена, глядела на него ласково и светло, даже попыталась приподняться. Он склонился к ней, позвал но имени. Спросил:

– Аннушка! Ты слышишь меня?

И в ответ едва внятно уловил слетевшее с ее холодеющих губ слово:

– Родимый!

Анна сказала его так же ласково, как и в лунную ночь на холме, когда впервые они сознались друг другу в своей любви. Только как тихо она вымолвила его! Семен опять