— Я тоже впервые вижу дизайнера, который выбрит и ухожен. Обычно это нечто обросшее и вонючее, похожее на шимпанзе, — тут же ехидно огрызнулась я.

 Штефан ухмыльнулся.

 — Да, журналист. Вижу. Позволь, я закажу тебе еще чаю? Или, хочешь, кофе?

 Штефан был симпатичным молодым парнем, лет двадцати пяти — двадцати восьми. Густые светло- русые волосы, словно он раньше носил полу-каре, а сейчас решил отращивать. Серые глаза. Обычные губы. Утонченные черты лица. Его можно было бы назвать настоящим арийцем. По крайней мере, именно такими я их и представляла. Типичный немец.

 Я почти не разговаривала. Отвечала односложно. Штефан поведал мне о своей семье и работе. Рассказал про сестру, с которой раньше жил, пока она не вышла замуж. Про маленькую племянницу. Я не слушала. Просто кивала, пропуская подробности мимо ушей. Его болтовня не давала мне думать, вспоминать, прокручивать. Он задавал вопросы, то так, то этак заходил, пытаясь узнать что-то обо мне. Я отделывалась общими, ничего не значащими фразами. Он отвлекал меня, переключал. Я не шла на контакт. Но слезы высохли. Интересно, что ему на самом деле надо? Не может же он просто так сейчас заговаривать мне зубы?

 Не смотря на выпитый чай, мне все равно было холодно. Я касалась горячего лба и не могла понять — то ли это температура, то ли на нервной почве организм сбоит. Что-то ненормальное с ним происходит.

 — Это все твои вещи? — удивленно смотрел на меня Штефан.

 — Ну да, — поправила я сумку на плече.

 — Тебе есть, где остановиться?

 — У подруги, — неуверенно соврала я. В Берлине не было никого, у кого бы я могла пожить пару дней. Вообще никого. Значит, надо решать все свои дела одним днем и убираться из страны. Домой. В Россию. В свою квартиру. А потом отменю все встречи и возьму тайм-аут на месяц-два. Поеду к маме в Канаду. Или рвану в Индию. Давно хотела. Проедусь по стране, посмотрю, как люди живут. Сделаю цикл репортажей. Да, в Индию. Не хочу к маме. В Индию или на Бали. Ни разу не была на Бали. А можно и туда, и туда. Я — молодая, красивая, смелая. Одна не останусь. И это пройдет. А Билл… А что Билл? Первый раз было больно. Второй раз обидно. Третий… Жила же я как-то без него. Существовала… Главное, Родриго не говорить. Он поднимет меня на смех. Примчится из своей Венесуэлы, чтобы издеваться и назидательным тоном говорить, какая я дура, но он, так и быть, меня прощает. Будто я без него не знаю, какая я дура.

 — Мария, мне было приятно с вами провести эти полтора часа, — улыбался Штефан на прощание, когда мы стояли перед выходом в город. Мой попутчик любезно согласился провести меня по самому большому в Европе вокзалу к выходу, иначе я бы тут неделю плутала в этих переходах, лестницах и лифтах. — Надеюсь, что вы хорошо проведете время в Берлине. Это очень красивый город.

 — Спасибо, что отвлекли меня от грустных мыслей.

 — Пообещайте мне одну вещь.

 — Если это в моих силах.

 — В ваших. Улыбайтесь, пожалуйста. Вам очень идет улыбка.

 Я постаралась растянуть губы, но вместо этого слезы опять побежали из глаз.

 — Не надо плакать. Всегда улыбайтесь. Вы очень красивая. Хорошего отдыха. Прощайте.

 Штефан пожал мне руку и пошел ловить такси. Я осталась одна, тоскливо глядя ему в след. Слабость какая-то в ногах. Неужели от стресса? Плохо мне. Физически плохо. Ладно, надо выползти на улицу и оценить ситуацию. Сначала позвонить Полине. Попросить, чтобы деньги прислала сегодня, хотя бы свои, там рассчитаемся. Потом билет на самолет или поезд и ну к черту эту вашу хваленую Германию. Домой. В Россию. Зализывать раны.

 Я вышла на площадь, вставила наушники в уши и включила плеер. Заиграл баян, раздался гитарный перебор — очень похоже на что-то немецкое народное. «Аквариум». Великий Б.Г. Я еще раз заставила себя улыбнуться. Вокруг меня сновали люди. Вон там стоянка такси. Штефан договорился, грузит чемодан в багажник. Помахал мне рукой. Я помахала в ответ. Что же с организмом? Как будто ледяной водой окатывает. Мурашки бегают по спине. Ноги и руки холодит. В голове шумит и перед глазами круги. Дьявол, я опять не спала почти двое суток, и вряд ли сейчас где-то прилягу. Держись, Машка, русские не сдаются так легко. Главное сегодня пережить, а завтра будет легче, завтра я уже буду дома. Перед глазами окончательно все поплыло.

 — Не пей вина, Гертруда, — противно блеял мне в ухо Б.Г. — Пьянство не красит дам…

 Чай… С лимоном…— нахмурилась я. «Сахар поднимает настроение» Земля выскользнула из-под ног. На мгновение стало больно, а потом наступила темнота.

 Я проснулась в каком-то странном помещении с высокими потолками и стенами, выложенными белой плиткой. Как в морге. С той лишь разницей, что лежала я не на холодной металлической каталке, а в постели. Голая… Нет, ну, не совсем голая. В трусах и какой-то ситцевой распашонке, которая сбилась под спиной в мерзкий комок. Так… И что все это значит? За окном ночь. Льет дождь. Где-то справа горит фонарь. Видимо рядом есть еще дерево, потому что свет то и дело «перебивает» что-то «лохматое». Я села и осмотрелась. Стол, два стула, тумбочка. Дверь узкая. Дверь какая-то подозрительная. Первая, скорее всего, в туалет. Вторая на выход. Больница что ли? Только очень стремная больница, старая и обшарпанная. Второй вопрос — что я делаю в больнице? Ощупала голову. Нет, ссадин нет, по крайней мере значительных. Клофелин? Похоже на то. Видимо вырубило где-то. Понять бы где. Последнее, что я помню, — вокзал. Какого черта я общалась с незнакомым мужиком? Ведь нельзя же, нельзя! Элементарная техника безопасности. Идиотка. Я посмотрела в уличное окно. Да, кусты, деревья, забор вон недалеко, улица, редкие машины. Только почему в таком боксе? Что я им плохого сделала? Почему не в обычной палате? Я подошла к окну, которое отделяло мой бокс от коридора. Коридор, как коридор. Темно и ничего не видно. Можно позвать дежурную медсестру. Не буду. Утром разберемся.

 Оставшееся время я лежала и тупо смотрела, как на потолке играют тени. Я старалась ни о чем не думать. Не вспоминать. Утром все выяснится, и я пойду на все четыре стороны. Буду свободна. Вернусь домой и заживу, как раньше. Да, я буду улыбаться. Всем. Радостно. Я буду смеяться. Всем назло. Чтобы все сдохли от зависти от того, насколько я счастливая. Интересно, что он почувствовал, узнав, что я ушла? Облегчение? Радость? Я не думаю о нем. Его больше не существует. Он умер для меня. Какое сегодня число?

 Меня разбудила медсестра. Вставила градусник в рот, подождала, пока он запищит. Чувствовала я себя, надо сказать, удивительно отвратительно. Тело ломило, голова болела, и во мне явно блуждала какая-то инфекция, с которой организм боролся посредством высокой температуры. Я бы даже сказала, чрезмерно высокой температуры.

 — Простите, где я? — отважилась поинтересоваться у тетки.

 — В больнице, — ответила добрая женщина.

 — Ээээ… — тут же напряглась я, неожиданно вспомнив, что медицинское обслуживание мне нынче не по карману. — А можно с кем-то пообщаться? Боюсь, я не могу себе вас позволить.

 — Это муниципальное учреждение.

 — Хорошо. Но имейте ввиду, в ваших же интересах выписать меня как можно быстрее, чтобы мои микробы не разорили ваше муниципальное учреждение.

 — Я передам это вашему лечащему врачу, — улыбнулась она и вышла.

 Я сжалась на постели, натянув одеяло на макушку. Холодно. Черт, если они выставят мне счет, это будет номер. Вопрос дня — где мои вещи? Можно сбежать, но шататься по городу в таком виде, без документов да еще в марте… И позвонить некому. Совершенно некому позвонить, чтобы приехали и забрали. Еще никогда в жизни я не ощущала себя настолько ничтожной малюсенькой песчинкой. Там за окном мир живет сам по себе, совершенно позабыв про меня. Муравейник. Кто-то лапку сломал — ни в счет. Кого-то съели — не беда. Кто-то пропал — не страшно. А я даже не муравей сейчас. Я пыль под их