на ушах стоит. Говорит, что менеджеры этого дурацкого «Китайского общежития» (как ты их круто обозвала!!!) оборвали все телефоны с просьбой дать им координаты переводчика. А их, кроме меня, никто больше не знает! Открываю почту, а там куча писем, мол, как связаться с переводчиком. Я чай попить не успела, а мне звонок и такой милый голос начинает что-то вещать и требовать телефон фрау Ефимовой. Я объясняю, что мы не распространяем конфиденциальные сведенья о сотрудниках. Нет, нет и нет! И такое продолжалось целую неделю. Звонили разные люди, и требовали у меня твой телефон.

 — Разные?

 — Ну да. Я ж тебе говорила, что они там в английском ни бум-бум. Видимо, они каждый раз понимали, что я чего-то не догоняю, и пробовали зайти с разных сторон, даже придумали трогательную историю о том, что солист тебе денег много должен, а как передать-переслать не знает.

 — Ты дала им мой телефон?

 — Я пообещала Биллу передать его телефон тебе, — Полинка протянула листок с наспех написанными цифрами. — Он очень просил позвонить. Он невменяемый какой-то был. Все твердил, что с тобой что-то случилось. Я его чуть к черту не послала, ворона крашеная. Раскаркался тут! Ну что с тобой случиться может? Идиот!

 Я передернулась, вспомнив того мужика с мачете на узкой улочке в гетто темной ночью… Действительно, что со мной может случиться… Убьют и все дела.

 — Когда Билл звонил?

 — Точно не помню… В десятых числах августа… кажется…

 В груди защемило, затянуло, задергало... Я ездила в баррио 13 августа. В понедельник. Родриго еще накануне все выходные со мной провел.

 — Да! 14 августа он и звонил! Точно! Потому что в тот день, и это меня особенно взбесило, он меня из-за стола вытащил, мы шефскую днюху отмечали. Он там что-то бормотал, но мы с переводчиком не заморачились особо. Они страшно на тот момент нам всем надоели.

 — Полина, ты дала мой телефон Биллу?

 — Да. Только не Биллу, а его брату. Еще месяц назад. Он умеет уговаривать. Я сказала Тому, что тебя нет дома, ты в вечной командировке, тебя перевели работать в другую страну. Куда — не знаю. А что, не надо было давать категорически?

 Я швырнула палочки на стол, откинулась на спинку и недовольно поджала губы. После прогулки по баррио мое душевное равновесие немного восстановилось. По крайней мере истерики прекратились. А сейчас я даже и не знаю, что делать…

 — Зачем? — буркнула я.

 — Машенька, клянусь, они два месяца меня доставали! Прости меня. Пожалуйста, прости. Я не смогла…

 — Перестань, — жестко прервала подругу. Сосредоточилась на еде.

 Мы молча жевали минут пятнадцать. Полинка прятала глаза и всячески от меня отворачивалась. Я и сама не хотела на нее смотреть. Нет, никакой обиды нет. Проблема в другом: я боялась… Боялась как тогда, в гетто. Смесь страха и эйфории, когда до гибели остается всего один шаг… шаг в пропасть без парашюта — несколько секунд полета, прежде чем тело перестанет существовать…

 — Ты очень расстроилась? — деликатно спросила Поля.

 — Нет, — тяжко вздохнула, раздумывая говорить или нет. Потом решила, что надо сказать. Полинка поймет. Она мой самый близкий друг. — Просто в Венесуэле я ходила под руку со смертью, думала, что избавилась от всего этого, а вот видишь, как получилось… Билл звонил тебе в тот день, когда меня чуть не убили.

 Она громко ахнула.

 — Как это?

 — Вот так это. Не знаешь, зачем они меня искали?

 — Том сказал, что Билл переживает из-за произошедшего и хотел бы помочь тебе с ремонтом разбитого мотоцикла. Я только плохо их понимала. Ты же знаешь, я в немецком еще хуже, чем они в английском.

 — Ааааа, ну пусть дальше переживает. В следующий раз скажи, что я и сама могу починить свою «Хонду», совершенно не нуждаюсь ни в чьих подачках.

 — Маша, — Полина смотрела мне в глаза, ее голос звенел от напряжения. — Какой мотоцикл?

 — Билл завалил мой мотоцикл на дороге. Ремонт обошелся, мягко говоря… В общем не будем о грустном…

 — Что Билл сделал? — каждое слово падает металлическим шариком на тонкое стекло души. — Маша. Что. Сделал. Билл.

 Стекло не выдержало. Лопнуло. Разлетелось алмазной россыпью. Меня прорвало. Я говорила- говорила-говорила. Прятала глаза и рассказывала подруге все-все, кроме совсем уж интимных подробностей. Все-таки это не моя тайна, но мне она доверена, и я ее сохраню. Полинка, молодец, слушала, не перебивая, не мешая литься словам, держа меня за руку, словно поддерживая.

 — Что же ты, глупенькая, мне сразу не сказала? — ласково улыбалась она. — Что было дальше?

 — Дальше все было хорошо. Я вышла из зала. Поняла, что сейчас разревусь при всех. И ушла в туалет. Там посидела, поревела и поехала домой. А вот что было после этого, я почти не помню. Я приехала, еще поревела, легла спать. Спала, судя по часам, сутки, может чуть больше. Просто вырубилась и все тут, мертвецкий сон — это про меня. Проснулась от того, что мне плохо. Вот реально так, конкретно плохо. Хочу встать, и не могу. С горем пополам достала градусник, температура 40. У меня ни лекарств дома, ни денег, ничего. Хотела позвонить кому-нибудь, чтобы пришли. Но с постели сползла на пол и всё, и дальше ни с места. Слабость дикая. Ноги не держат. Я даже не смогла испугаться. Забралась обратно в постельку. Думаю, сдохну, ну и фиг с ним, все равно никому не нужна, жалко только найдут меня тут грязную, потную и вонючую, отвратительный видок! Хорошо пульт от телевизора под подушкой валялся. Хоть телек меня немного развлекал между провалами. Так прошло, как потом выяснилось, еще три дня. Кто-то звонил постоянно, а я встать не могу. Температура держится до черноты в глазах. Я хотела хоть по стеночке до кухни дойти, меда сожрать, может какой-нибудь парацетамол выпить… И не могу. С постели не могу соскрестись. Даже сесть не могу, голова так кружится, что того гляди потолок с полом около моего лица одновременно сойдутся! Я ж четвертые сутки не евшая! Вообще шевелиться уже не могу. Приехал Петрович с Лариской, это моя подружка на работе. Типа потеряли они меня. Вызвали участкового, взломали дверь. Так они меня и спасли от голодной смерти. Говорят, что я в бреду была, горела вся. «Скорая» обколола, капельницу поставила, в больницу забирать не стали. Сказали, что простуда у меня, организм ослаблен, да еще нервное перенапряжение — вот и шандарахнуло так сильно, мол, организм предупредил, что еще немного и он сдохнет. А мне так плохо было, что хотелось уже побыстрее… В общем Петрович дал мне пару дней на зализывание ран, а потом в Иран на три недели, освещать угнетение этих чертовых мусульманских женщин. Ну надо, так надо! Лариска меня за два дня на ноги поставила, я и полетела. А куда деваться? Работа такая. Меня кормить некому.

 В Иране, конечно же, долечилась. В порядок себя привела немного. Нервы успокоила. Меня там встречающая сторона всячески развлекала и ублажала. Я немного отошла. Но вот что-то сломалось во мне, что-то треснуло. Даже не обида на Тома или Билла. Нет. Что-то другое. Как будто крылья мне вырвали с мясом. Я пытаюсь взлететь и не могу. Рыпаюсь, подпрыгиваю, а крыльев-то нет…

 Потом вернулась домой. Еще три дня дома побыла. И такая тоска меня накрыла, хоть вешайся! Хожу по квартире и воем вою. Спятила совсем. Петрович и так на меня ворчал, что с работы не выгонишь, а куда я пойду? Я к людям поближе тянусь, чтобы сбежать от себя. А ночами-то дома… Подхожу к нему, говорю: «Выручай, Петрович, что-то в голове у меня щелкнуло, не могу дома быть, пошли куда-нибудь на задание, его ж тебе кроме меня никто так хорошо не сделает». Ну Петрович и выслал меня в Венесуэлу к нашему Родьке спецкором. На два месяца. Велел хмурой не приезжать, а то лично побьет. Даже командировку организовал.

 Видимо Петрович Родьке звонил, предупредил, что я никакая. Родриго встретил меня как дорогого гостя, чего обычно с ним никогда не случалось, даже когда мы вместе жили. Развлекал как мог, на гитаре играл, песни мои любимые мурлыкал. Секс! Боже, какой же он был шикарный в те дни! Никогда таким не был. Я вроде бы и рада, и повеселела, и даже реагировать начала на внешние раздражители, но на душе