Брат стал жертвой интриг. Он будто бы покупал на «черном» рынке мясо и пренебрежительно отзывался о войне. Один из его сотрудников, работавший на фирме моего отца, донес на него. Доносы, словно проклятие, преследовали Гейнца. Несмотря на проявленную доблесть, ему отказывали в каком-либо повышении по службе, и брат писал, что то и дело попадал в «команды смертников», временами даже в штрафную роту.
Как главный инженер на фирме отца, производившей монтажные работы на военных заводах, он долгое время имел бронь. Жена Гейнца хотела развестись с ним, но так, чтобы не оставлять ему детей, которых брат очень любил. Она была в дружеских отношениях с генералом СС Вольфом[336] и попросила того помочь ей. Как-то раз к брату заявился некто Унру[337], посланник внушающего страх генерала, и сказал буквально следующее: «На сей раз, господин Рифеншталь, речь идет о вашей жизни».
В сохранившихся бумагах брата имеются два письма генерала Вольфа. В них тот угрожает обратиться к фюреру, если Гейнц добровольно не откажется от права взять себе после развода обоих детей. Поскольку он не позволял себя запугать и не поддавался шантажу, вскоре последовала расплата.
Брат предвидел смерть. За несколько лет до начала войны рассказал мне однажды, что его посетило страшное видение — он лежит мертвым в луже крови.
«Я умру молодым», — как-то раз произнес Гейнц. Когда смерть настигла его в России, ему было тридцать восемь лет.
Осенью 1944 года в Праге прозвучали последние «хлопушки» на съемках «Долины». Фильм не имел «военного назначения», и потому пришлось ждать два года, чтобы Министерство пропаганды отвело нам необходимое время для работы в павильоне. Нужно было снять всего-навсего одну заключительную сцену фильма, для которой требовалось довольно обширное помещение. Молодая художница Изабелла Плобергер[339], благодаря своему большому таланту победившая в конкурентной борьбе с более опытными коллегами, создала великолепную декорацию — стилизованный горный ландшафт с пучком лучей света, который практически невозможно найти в естественной природе.
Мы оказались не единственными, кто работал в Праге. Там я встретила Георга Пабста, Вилли Форета, Гезу фон Циффру[340] и многих других киноактеров и режиссеров. Мне казалось странным, что на этой стадии войны все еще продолжались работы над новыми фильмами. Деловые отношения с чехами — рабочими сцены были удивительно хорошими. О войне и политике не говорилось ни слова. Но у многих чувствовалось негодование по поводу этой все не заканчивающейся бойни. Вряд ли кто-нибудь еще верил в победу.
Во время последних съемок я, к своему ужасу, узнала, что по поручению бывшей жены брата из моего дома в Кицбюэле похитили детей Гейнца, родительские права на которых по завещанию перешли ко мне. Я была вне себя. Мне удалось уговорить хорошую знакомую няню ухаживать за детьми, которым было три и четыре года. Малыши очень любили ее. Пришлось прервать работу в Праге и поехать в Кицбюэль. Но, несмотря на все старания, добиться выполнения последней воли брата и вернуть детей не удалось. Безуспешными оказались и все последующие хлопоты.
После окончания войны жена Гейнца, успевшая снова выйти замуж, добилась судебного решения, по которому вопреки завещанию меня лишили права опеки над детьми. Основание — носить фамилию Рифеншталь для детей Гейнца равнозначно оскорблению.
Чем не другой вариант «судебной ответственности семьи за деяния, совершенные одним из ее членов»?
Теперь каждый полдень над Кицбюэлем с грохотом проносились тысячи американских бомбардировщиков, направлявшихся на Мюнхен. Мы дрожали за жизнь друзей и родственников — ад воздушных налетов становился все ужаснее, а настроение у людей все более подавленным. Прямо чудо, что продолжали ходить поезда и были еще продукты.
Тем не менее у нас по-прежнему оставалось желание закончить «Долину». В Праге мы сняли очень дорогую заключительную сцену, но затем случилась катастрофа — отснятый материал исчез. Его сдали в Праге на станции для доставки экспресс-поездом. Мы день за днем досаждали железнодорожным чиновникам телефонными звонками и телеграммами, но пленки так и не находились. Напряжение, в котором мы жили, было невыносимо.
Спустя несколько недель пришло радостное известие — киноматериал найден, но, к несчастью, находится в районе боевых действий. Он попал на Западный фронт: грузовой вагон с пленками где-то на перегоне по ошибке отцепили. Все же нам невероятно повезло: в конце концов наш материал в целости и сохранности прибыл в Кицбюэль.
Линия фронта тем временем продвигалась все ближе к нам. Каждый день сводки вермахта приносили печальные вести. У меня было такое чувство, будто мы находимся на корабле, который медленно идет ко дну среди бушующих волн. Горький конец казался неизбежным, но никто из нас даже не пытался убежать от судьбы. Я больше всего боялась за жизнь матери. Она все еще отказывалась оставить свой дом в Цернсдорфе, в 40 километрах к востоку от Берлина. Постоянно волновалась и за мужа, который пока умудрялся выживать после всех боев, хотя большинство его товарищей погибали.
К счастью, его подразделение теперь находилось не на берегу Северного Ледовитого океана, а на итальянском фронте, но мои надежды, что бои там будут менее ожесточенными, оказались напрасными. Петер писал:
Дороги — в непролазной грязи, что очень затрудняет подвоз подкреплений, враг значительно превосходит нас в живой силе и технике. Уже несколько дней поспать удается лишь урывками. Погиб и новый командир моей роты. Американцы, надо отдать должное их храбрости, сражаются с редким упорством. Нам досаждают постоянные налеты вражеской авиации, из-за которых мы несем большие потери.
Мне довелось в первый раз пережить налеты штурмовой авиации во время поездки в Берлин, где предстояло провести несколько дней в хлопотах из-за спора со свояченицей. Дважды подавали сигнал воздушной тревоги, поезд останавливался, всем приходилось выбегать из вагонов и ложиться на землю. Нескольких женщин и детей ранило. Их унесли санитары.
В начале ноября 1944 года я прибыла в Берлин и поселилась в гостинице «Адлон», поскольку в моем доме тогда жили друзья. В первую же ночь город подвергся сильной бомбардировке. Пришлось спуститься в бомбоубежище, где среди политиков и видных людей искусства оказался и Рудольф Дильс, в свое время «поставивший диагноз» поджогу рейхстага. Он давно уже пекся о моей безопасности. После этой встречи я его больше не видела. Как председателя правительства Геринг направил его сначала в Кёльн, а потом в Ганновер. Той ночью в бомбоубежище он рассказал о своем аресте после 20 июля. Но Герингу, очень ценившему Дильса, удалось добиться его освобождения.
На следующее утро Берлин являл собой удручающее зрелище. Людям приходилось издалека пешком добираться до службы. Но берлинцы вели себя удивительно дисциплинированно, будто ничего особенного не случилось.
Я должна была встретиться по делу о детях брата со своим адвокатом Хайлем. В тот день мне довелось в последний раз перед окончанием войны пройтись по разрушенным улицам родного города.
Обратная поездка в Кицбюэль стала настоящей пыткой. Поезд был переполнен солдатами и беженцами. Никакой надежды заполучить сидячее место, почти всю дорогу я простояла стиснутой со всех сторон. Из-за этого начались такие сильные колики, что вниз по ногам начала стекать кровь. Солдат, заметивший это, подставил мне между ног стальную каску. Я корчилась от боли. После Мюнхена удалось сесть, и я провалилась в тяжелый сон.
Из-за нервного состояния работу над фильмом пришлось вновь прервать. Оставалось сделать лишь окончательный монтаж и дублирование. От Петера давно уже не было известий. Целыми днями я пыталась
