прирученной. Тем не менее в обращении с ней требовалась величайшая осторожность. Только перед самым началом съемки Гржимек снял с нее железный намордник, да и то после того, как предварительно был сделан кровавый след, ведущий до самой камеры. Рядом с ней лежал пропитанный кровью тряпичный ягненок, в которого зверь мог вцепиться зубами, — и волчица потом действительно уже не выпускала его из пасти. С помощью этой хитрости нам удалось снять неплохие кадры.

Куда более нервно проходили съемки схваток Педро с волком. У Франца Эйхбергера, нашего Педро, хватило мужества работать без дублера. В эпизоде, когда на него бросается волк, его рука под рубашкой была защищена пропитанной кровью кожаной крагой. При прыжке волка он выставлял руку вперед, и хищник впивался в нее зубами. Эту сцену Францлю пришлось повторить шесть раз.

Самыми рискованными были съемки сцен, в которых Педро душит волка. Зверя нельзя было обездвиживать, так как ему надлежало еще и обороняться. Францль катался с ним на земле до тех пор, пока животное не оказывалось лежащим на спине. Тогда Педро поднимался над ним, стоя на коленях и вцеплялся руками ему в горло. Он ни на мгновение не мог расслабить руки, иначе волк искромсал бы ему все лицо. Всех нас била дрожь, ибо эти минуты были крайне опасными. Потом следовало имитировать смерть зверя уколом усыпляющего средства. Когда съемки закончились, мы с облегчением вздохнули. А волчица Катя через некоторое время снова стала живой и проворной.

Нам еще предстояла одна из самых трудных сцен, где волк врывается в стадо и хватает овцу. Для этого требовалась соответствующая реакция овец, которые должны были чувствовать, что к ним подкрадывается волк, и потому проявлять беспокойство. Попытка снять этот эпизод не удалась. Никакой производимый нами шум не достигал эффекта: животные никак не приходили в испуганное состояние. Мы вынесли из хижины всю кухонную посуду и, распределив ее, образовали оглушительный оркестр. Даже выстрелы из дробовика не оказали никакого действия. Тогда Гансу Штегеру пришла мысль пригласить мастера-взрывника, чтобы, наконец, добиться у овец испуга с помощью взрыва.

Пригласили лучшего в округе специалиста, итальянца, человека, уже много лет исполнявшего свои служебные обязанности без происшествий. Ранним утром под безоблачным голубым небом и сияющим солнцем мы готовились к съемке. Как только взрывник подаст знак, три оператора должны были включить камеры. Заряд он заложил на небольшой поросшей травой горке неподалеку от овечьего стада. Все устремили взоры на мастера. Он сбежал с горки, подал знак, камеры зажужжали, но… дальше последовала гнетущая тишина. Взрывник побежал назад к тому месту, где закопал динамит, и в тот самый момент, когда он наклонился над ним, заряд взорвался. С ужасом я увидела, как он схватился руками за шею, из которой фонтаном брызнула кровь. Помочь ему было уже нельзя: мужчина скончался в считанные секунды.

Мы были не в состоянии продолжать работу и прервали съемки на несколько дней, тяжело переживая случившееся. Потом начали снимать сцены с орлом, которые также оказались очень трудными, так как эта великолепная птица может парить только при ветре определенной силы. Когда орел поднимался в воздух, это было ни с чем не сравнимое зрелище. Проходили какие-то мгновения, и он превращался в едва видимую точку над вершинами гор. У нас захватывало дух, когда птица за считанные секунды устремлялась из поднебесья на искусственного зайца, которого подбрасывал ей сокольничий. К сожалению, из трех наших орлов двух местные парни из озорства подстрелили из ружей.

Когда мы закончили все съемки в Доломитовых Альпах, подошел к концу и отпуск Петера. Время, проведенное с ним, снова, как и прежде, не было свободно от напряженности в отношениях. На этот раз причину я видела в своей работе. С удивлением заметила, что между содержанием писем Петера и его поведением здесь лежит огромная пропасть. Он все больше становился для меня загадкой, которую я пыталась разгадать.

Перед его отъездом, случайно совпавшим с моим днем рождения, он надел мне на палец тонкое золотое кольцо и сказал: «Теперь ты официально моя невеста».

Я была озадачена, поскольку о помолвке никогда не думала. Тем не менее затея эта мне понравилась. «А где же твое кольцо?» — спросила я. Петер с удивлением взглянул на меня и затем беззаботно ответил: «Его еще предстоит купить».

В день нашего обручения мы поднялись к горной хижине, чтобы немного отдохнуть. Впервые за долгое время мы были одни. Но Петер не остался со мной, а часами беседовал с не знакомым ему старым хозяином хижины, играл с ним в карты и пил пиво кружку за кружкой, пока не стемнело. Я чувствовала себя оскорбленной, и на меня напали новые сомнения. Тот ли это человек, что писал мне столь чудесные письма?

Ответа я найти не могла.

После возвращения в Берлин я увидела войну во всей ее безжалостности. Авианалеты наносили огромный ущерб, погибало все больше людей. Начались бои за Сталинград; о конце этой кампании нечего было и думать.

От Петера с полярного фронта приходили удручающие известия. В первом письме он сообщал, что за день до его прибытия русские захватили два опорных пункта и убили всех солдат и офицеров, прикончили даже раненых. Спастись от резни удалось одному-единственному немецкому солдату.

Мой брат тоже теперь сражался на Восточном фронте и даже побывал в штрафной роте. Его лучший друг, работавший с ним на фирме нашего отца, донес, будто Гейнц покупал мясо на «черном» рынке и пренебрежительно отзывался о Гитлере. Я была в отчаянии, что не могу помочь ему. Для меня было невозможно в разгар войны обратиться к фюреру с личной просьбой.

Все эти переживания снова уложили меня в постель. Как всегда, облегчение я надеялась найти в горах. Но после того как доктор Геббельс в феврале 1943 года объявил «тотальную войну», в горный район разрешалось ездить только на основании медицинского заключения, которое еще нужно было утвердить в Минпропе. Два врача выдали справки, в которых мне настоятельно рекомендовалось пребывание в горах. Тем не менее министерство отклонило мои ходатайства. Пришлось оставаться в Берлине.

Ночью 1 марта 1943 года в своем доме я пережила одну из самых ожесточенных — из непрерывной череды — бомбежек. Двери сорвало с петель, оказались разбитыми все стекла. Я думала, у меня лопнут барабанные перепонки, настолько сильными были взрывы. Нам с прислугой удалось погасить семь зажигательных бомб. Когда бомбардировщики улетели, мы вышли во двор. Все вокруг горело. Слышались крики о помощи из соседнего дома, в котором проживала дружившая со мной семья Гейер. Вместе с их прислугой нам удалось вынести из огня двоих детей. Небо еще долго оставалось багровым.

На следующий день мы насчитали на моем участке остатки почти 200 зажигательных бомб, а на сучьях дерева, неподалеку от балкона, обнаружился искромсанный труп английского летчика. Я была уже не в состоянии выносить эти ужасы и не хотела больше оставаться в Берлине. Тут мне помог Альберт Шпеер: предложил в Кицбюэле комнату в «Доме Тодта». Поскольку доктор Фанк снимал для «Организации Тодт» макеты сооружений Берлина, работая на мою фирму, то я как-никак имела право на кратковременное пребывание там и решила принять предложение. Ночь перед отъездом мне не забыть никогда. Это было словно конец света.

После перерыва в девять месяцев, потребовавшего от нас большого терпения, мы надеялись, что наконец-то сможем провести в Испании последние натурные съемки для нашего злополучного фильма. Сцены с быками было невозможно снять где-нибудь в другом месте. Мы почти потеряли всякую надежду на то, что доведем работу до конца. Министерство экономики отклоняло наши неоднократные заявления на обмен валюты на том основании, что, дескать, «Долина» не является фильмом военного значения. При этом фирма «Тобис» уже закончила переговоры о продаже фильма в Испанию, следовательно, необходимое количество песет было гарантировано.

Тогда мои доверенные лица, Траут и Гросскопф, решились обратиться к рейхсляйтеру Мартину Борману, который занимал резиденцию в Коричневом доме, а после очередного крупного скандала с Геббельсом стал нашей высшей служебной инстанцией. Когда Борман хотел чего-либо достичь, то, как это всем было известно, ссылался только на приказ Гитлера. Лишь поэтому мы и получили валюту.

Полет в Мадрид показался мне очень непродолжительным из-за сильного переутомления. Непосредственно перед этим снова произошел воздушный налет, последнюю ночь я еще работала в монтажной.

В Барселоне у нас образовался час свободного времени. Здесь продавались: кофе в зернах, бананы,