и пребывал в краткосрочном специальном отпуске, я стояла в Кицбюэле перед служащим бюро записи актов гражданского состояния, который оказался связным Петера на полярном фронте и передавал мне его письма. Невероятное совпадение! Тем утром произошло еще кое-что. Накануне был сильный снегопад. Едва мы отъехали от дома Зеебихлей всего на несколько метров, как сани опрокинулись. Когда я выкарабкалась из снега, то увидела лежащую у моих ног старую подкову. По народному преданию, это приносит счастье. Я подняла подкову и храню ее у себя и по сей день. Правда, особого счастья она мне не принесла.

Родители, приехавшие на скромное свадебное торжество в Кицбюэль, не слишком радовались моему выбору. Когда отец, в последнее время тяжело болевший и очень беспокоившийся о Гейнце, остался со мной наедине, я впервые увидела, что в глазах у него стоят слезы. Он сказал растроганно:

— Дитя мое, желаю тебе счастья.

Ужин заказали в «Гранд-отеле» в Кицбюэле. Когда мы вошли в зал, произошел неприятный инцидент. Какой-то офицер, без сомнения вдребезги пьяный, распростер свои объятия и, бросившись ко мне, громко закричал:

— Лени, помнишь еще наши бурные ночи — ты была ласковая как кошка?!

Я в полной растерянности смотрела на сумасшедшего — все, пораженные, остановились. Затем я увидела, как Петер наклонился вперед и нанес мужчине сокрушительный удар в челюсть. Какие-то люди захлопотали возле незадачливого пьяницы, мы же тем временем стали усаживаться за стол. Меня обрадовало, что муж, будучи от природы очень ревнивым, повел себя сдержанно и поверил, когда я сказала, что в жизни не видела наглеца.

За несколько дней до окончания отпуска Петера я получила от Гитлера корзину цветов с поздравлением и приглашением. Нам обоим следовало приехать 30 марта в его резиденцию в горах. О моем бракосочетании он узнал от Юлиуса Шауба, жена которого жила в Кицбюэле.

Я была обеспокоена тем, что придется встретиться с фюрером в это драматичное время. Мы не виделись уже больше трех лет. Откроет ли нам Гитлер что-нибудь из своих мыслей? В каком расположении духа мы его найдем?

Когда к гостинице в Берхтесгадене за нами подъехал черный «мерседес», из него вышел генерал Шёрнер;[335] он прибыл от фюрера, который очень ценил его.

Как же часто меня спрашивали о том, какое впечатление производил Гитлер! Этот вопрос был основным, который задавали на допросах союзники. Описать тогдашнее отношение к Гитлеру нелегко. С одной стороны, он вызывал чувство благодарности за то, что всегда защищал меня от врагов, таких как Геббельс и другие, так высоко ценил меня как деятеля искусства. Но я была возмущена, когда, возвращаясь осенью 1942 года из Доломитовых Альп, впервые увидела в Мюнхене, как людям еврейской национальности приходится носить желтую звезду. О том, что их увозили в концентрационные лагеря, чтобы там уничтожить, мне стало известно от союзников лишь после войны.

Прежний восторг, какой я испытывала к фюреру, поутих, сохранились лишь воспоминания. Мои чувства во время той встречи в Бергхофе оставались сложными. Многое в Гитлере отталкивало меня. Так, было невыносимо слышать, как он называл русских «недочеловеками». Это огульное осуждение целого народа, давшего миру столь крупных представителей искусства, глубоко оскорбило меня. Ужасным казалось и то, что Гитлер не находил разумного способа закончить эту безнадежную, смертоносную войну. Я намеревалась спросить, отчего он не посмотрит на разбомбленные немецкие города, но не смогла.

Гитлер поцеловал мне руку и коротко приветствовал Петера, не уделив ему никакого внимания. Мне бросилась в глаза его сгорбленная фигура, дрожащие руки и подрагивающие веки — с последней нашей встречи фюрер постарел на много лет. Но, несмотря на эти внешние признаки дряхлости, от него все еще исходил тот же магнетизм, которым он обладал с давних пор. Я чувствовала, что окружавшие его люди слепо следовали его приказам.

Во время нашей встречи Гитлер не задал ни одного вопроса Петеру, что меня очень удивило. Я предполагала, что фюрер справится у него, на каких участках фронта он сражался и за что получил Рыцарский крест. Мне Гитлер также не задал ни одного вопроса, а сразу же после приветствия, как и в ночной час в «Кайзерхофе», начал говорить — и говорил на протяжении почти целого часа. Это был один сплошной монолог, во время которого он безостановочно ходил взад-вперед.

Казалось, его занимали в основном три темы. Вначале он стал подробно рассказывать о восстановлении Германии после окончания войны. Фюрер сообщил, что поручил многим фотографам и специалистам сделать снимки всех произведений искусства, церквей, музеев, исторических зданий, по которым затем будут созданы их точные копии. «Германия, — произнес он с пафосом, — восстанет из руин еще более прекрасной, чем была раньше».

Другая тема касалась Муссолини и Италии. Гитлер признал, что непростительно заблуждался, оценив Италию так же высоко, как и лично дуче. «Муссолини, — сказал он, — как итальянец — исключение, его качества значительно выше среднего уровня. Итальянцы если и ведут войны, то всегда их проигрывают. Кроме альпийских войск, они не умеют воевать, так же как и балканские народы, за исключением храбрых греков. Вступление Италии в войну стало для нас лишь обузой. Если бы итальянцы не напали на Грецию и им не потребовалась бы наша помощь, война развивалась бы по-другому. Мы бы на несколько недель опередили наступление русских морозов и захватили Ленинград и Москву. Тогда не было бы и Сталинградской битвы. Фронт на юге России развалился только потому, что итальянцы и балканские солдаты не умеют воевать. Нам следовало нести все бремя войны одним. Муссолини сражается без народа, который его к тому же еще и позорно предал».

Потом Гитлер, приходя во все большее возбуждение, начал говорить об Англии. Дрожа от ярости, сжав кулак, он воскликнул: «Не сойти мне с этого места, если нога англичанина ступит когда-либо еще на немецкую землю!» Затем последовал поток злобных тирад в адрес этой страны. Гитлер говорил как отвергнутый любовник, так как все в его окружении знали, насколько он преклонялся перед англичанами. Его пристрастие к британцам было столь велико, что он, как говорили некоторые генералы, под всевозможными предлогами несколько раз переносил высадку немецких войск на остров и в конце концов вовсе отказался от нее. Мысль о возможности тотального уничтожения Англии была для него невыносимой. Он будто бы так и не смог оправиться от того, что Британия объявила войну Германии. Рухнула его политическая мечта о создании вместе с Англией соответствующего его представлениям мирового порядка, направленного против коммунизма. Это-то и стало источником его ненависти к этой стране.

Словно пробудившись от транса, Гитлер неожиданно вернулся к действительности. Он откашлялся и сделал недвусмысленный жест рукой, из которого мы заключили, что наш визит закончился. Затем попрощался и проводил нас по длинному коридору к выходу. Когда я в конце коридора оглянулась, то увидела, что фюрер все еще стоит на прежнем месте, глядя нам вслед.

Я почувствовала, что больше уже никогда его не увижу.

В тот самый момент, когда было совершено покушение на Гитлера, я стояла на Лесном кладбище в Далеме, где хоронили моего слишком рано умершего отца. Он прожил всего 65 лет.

Потом мне захотелось посетить Шпеера, в надежде что-нибудь узнать о чудо-оружии, про которое столько говорили в последнее время. Когда я вошла в здание его ведомства на Парижской площади, он как раз в большой спешке покидал свой кабинет и, второпях поприветствовав меня, пробежал мимо. Секретарь сказала, что Шпеера срочно вызвали к Геббельсу. Тогда мы еще не знали о покушении на Гитлера. В окно я увидела, как на другой стороне Парижской площади, где размещалось Министерство пропаганды, строились солдаты.

Через некоторое время радио сообщило, что покушение на Гитлера закончилось неудачей: фюрер не пострадал. Это известие глубоко потрясло нас. Люди на улицах взволнованно обсуждали новость. И в поезде — я в тот же день выехала в Кицбюэль — среди пассажиров, в большинстве своем солдат, многие из которых были ранены, также царило необычайно сильное волнение.

В Кицбюэле меня ждало страшное известие: мой брат погиб, в России ужасной смертью — его на куски разорвало гранатой. Несчастье случилось в тот самый час, когда в ставке фюрера сработала бомба, а я стояла у могилы отца.

Смерть брата я до сегодняшнего дня так и не сумела пережить. Не смогу себе простить, что единственный раз, когда это действительно было нужно, не попросила Гитлера о чем-то сугубо личном. В то тяжелое время казалось неудобным обращаться к нему за помощью.