(85). В конце июля примерно сорок пять большевиков в составе ПЧК создали партийную ячейку во главе с бюро из активистов, которое стремилось стать влиятельным голосом во всех вопросах, которые приходилось решать ПЧК. Это соответствовало установке высшего партийного руководства на то, что, действуя через большевистские фракции в Советах и партийные ячейки в других государственных органах, партийные комитеты должны осуществлять систематический контроль за процессом принятия политических решений и соблюдением строгой партийной дисциплины в них. Однако Урицкий отказался признать новую структуру и интерпретировал амбиции партячейки как отсутствие доверия руководству ПЧК (86).
В ходе переговоров, которые затянулись до осени и сопровождались взаимными колкими обвинениями и контробвинениями, парторганизация ПЧК снизила свои притязания, согласившись не вмешиваться в оперативные вопросы и ограничиться участием в кадровых делах, включая назначения на ключевые посты и защиту прав работников. Однако для руководства ПЧК даже это было неприемлемым. Президиум ПЧК настаивал, чтобы партийная ячейка ограничилась рутинной, чисто внутрипартийной работой, как-то: принятием в партию новых членов, собиранием взносов, распространением большевистской литературы и организацией лекций. После такого унижения партячейка ПЧК, не желая переводить конфронтацию с руководством ПЧК в открытую стадию, предпочла передать вопрос на рассмотрение в ПК большевиков и, для начала, запросить его формального признания (87). До поры до времени властные полномочия руководства ПЧК остались нетронутыми.
«Красный террор» в Петрограде был развязан, чтобы уничтожить антибольшевистскую политическую оппозицию в бывшей столице. Однако, в этом отношении, его эффект оказался ограниченным. Внутренние заговоры продолжали существовать и в последней четверти 1918 г. Примером может служить неудавшийся мятеж расквартированного в Петрограде Второго Балтийского флотского экипажа, ставший отражением возрожденной политической оппозиции петроградских левых эсеров и отчуждения от большевиков демобилизованных матросов, вновь призванных на службу после поражений Красной армии на юге и на Волге. Их попытка выступления стала предвестником Кронштадтского мятежа в марте 1921 г.
После демобилизации российского царского флота и создания нового Красного флота, служба в нем стала добровольной и контрактной. Десятки тысяч матросов, призванные на службу в годы войны, воспользовались этой возможностью, чтобы вернуться домой — в деревню или в город, на фабрики. Процесс этот усилился в мае 1918 г., когда уничтожение большей части русского Черноморского флота привело к вынужденной демобилизации тысяч матросов. Однако добровольный принцип комплектации флота оказался неэффективным, в основном, оттого что значительная часть опытных и квалифицированных матросов, преданных революции, отправились воевать на фронты гражданской войны, а многие специалисты не желали служить за предлагаемое по контракту низкое жалование, уступив свои места неопытным новичкам. В результате, к лету 1918 г. на Балтийском флоте сложилась ситуация, когда из-за острой нехватки специалистов корабли оказались бездействующими. Поскольку в то время значительная часть флота все равно была заперта в бухте Кронштадта и в русле Невы, повторная мобилизация опытных матросов на Балтийский флот была не столько попыткой восполнить поредевшие экипажи стоявших на якоре судов, сколько способом создать резерв ветеранов для отчаянно нуждавшейся в воинской силе Красной армии. Только отдельные матросы из числа вновь мобилизованных, те, кто обладал уникальной, особо востребованной квалификацией, имели шанс получить назначение на суда флота (88).
В сентябре 1918 г. демобилизованные матросы 1915, 1916 и 1917 годов призыва были вновь мобилизованы. Мнения московских и петроградских властей о том, как их использовать, разделились. Москва хотела направить их сразу в Красную армию, на фронт, в то время как собственно флотское начальство в Петрограде было намерено организовать их в отряды под своим контролем. Поскольку мобилизованные были моряками, комиссары Балтийского флота планировали заменить ими флотские подразделения, ушедшие на фронт (89). Флотские власти победили. После призыва тысячи вновь мобилизованных матросов были направлены в Петроград и Кронштадт для временной дислокации и ориентировки, с последующей отправкой на фронт. Как признался один балтфлотский комиссар, «мы надеялись, что в каждом моряке есть особая революционная искра, которая всегда сможет развиться в огромный пожар» (90).
Скоро стало очевидно, что ожидания Москвы в отношении военной ценности мобилизованных матросов, как и надежды, возлагаемые на них флотскими комиссарами, были в равной степени несбыточными. В ретроспективе, трудно представить, как могло быть иначе. Многие из мобилизованных матросов приехали из деревень, где преобладало влияние левых эсеров. Все лето они своими глазами видели все те ужасы, которые творили в деревне руководимые большевиками вооруженные продотряды и комитеты деревенской бедноты. Другие прибыли из промышленных центров, где нашли свои заводы закрытыми и, вместе с другими рабочими, на себе испытали, что такое безработица, голод и эпидемии.
Кроме того, организация размещения мобилизованных матросов оказалась отвратительной. Число прибывших призывников вдвое превысило ожидаемое (десять тысяч против пяти-шести, как планировалось) (91). Поскольку сразу же было решено, что размещать их на кораблях было бы политически неразумно (там они могли легко заразить своими антибольшевистскими настроениями действующие экипажи или то, что от них осталось, а, кроме того, враждебное отношение мобилизованных ветеранов к новичкам-контрактникам могло привести к столкновениям), многих матросов разместили по казармам и во временном жилье в Кронштадте и Петрограде. Очень скоро отданные под это дело помещения оказались переполнены. Условия проживания во всех из них были одинаково чудовищны, но все же не настолько, как в полуразвалившихся казармах Второго флотского экипажа, в которых разместили несколько тысяч мобилизованных матросов. Чрезвычайная комиссия, назначенная президиумом Петроградского Совета специально для проверки этих казарм, в своем отчете от 18 октября записала, что они грязные, темные и до крайности переполненные. Окна разбиты, двери не имеют замков. Уборные отвратительные. Асфальтовые полы не подметаются, не говоря уже о мытье, и покрыты слоем липкой грязи. По углам разлагаются кучи экскрементов. Койки старые, с железными пружинами, многие из них сломаны. Большинство коек голые — ни матрасов, ни одеял, ни подушек. Нет ни мисок, ни чайников, ни кружек. Матросы едят из общих помойных ведер, которых тоже не хватает. Водопроводные трубы текут; нет ни мыла, ни полотенец. У матросов нет форменной одежды, больше чем у половины нет обуви (92).
Неудивительно, что мобилизованные матросы оказались готовы к восстанию. На заседании ПК большевиков 26 сентября Зиновьев выразил тревогу по поводу мобилизованных матросов, заявив о «невыносимых» условиях в казармах и необходимости политической работы среди них (93). Полторы недели спустя большевизированный исполком Кронштадтского Совета зафиксировал «явно антисоветские» настроения в среде мобилизованных матросов и постановил предпринять шаги к устранению, как он выразился, «нежелательных и вредных элементов» (94). Однако корень проблемы заключался не в отсутствии партийной работы и не в присутствии нежелательных элементов среди мобилизованных матросов — к тому же, все равно ничего не было сделано, чтобы то и другое исправить. Поэтому матросы тяготели больше к левым эсерам, влияние которых в их среде было велико с самого начала и которые проявляли подлинный интерес к их тяжелому положению. Политические резолюции, принятые мобилизованными матросами Второго экипажа Балтийского флота еще до выступления, стали отражением естественной синергетической связи между ними и левыми эсерами.
Первые признаки политических волнений среди мобилизованных матросов наблюдались в Кронштадте (95). Первый массовый митинг протеста матросов Второго экипажа Балтийского флота, расквартированного в Петрограде, произошел 4 октября, вскоре после прибытия в город большинства из них. В резолюциях, принятых на этом митинге единогласно, соединились личные заботы матросов с их позициями по более широким вопросам, в которых сказалось влияние пропаганды Военно-морской организации Петроградского комитета левых эсеров (96). Беспокойство по поводу собственной безопасности и выживания выразилось в требованиях об обязательном вооружении всех рот экипажа (впоследствии морякам удалось раздобыть несколько револьверов, но это было и все); о том, чтобы решение вопросов, связанных с продовольственным снабжением и его улучшением, было поручено выборному комитету; о немедленной выдаче матросам военной формы. Более широкие требования предусматривали замену всех некомпетентных добровольцев-контрактников на флоте
