роль в организации июльского восстания можно было доказать вполне определенно, обвиняли также в сговоре с немцами, что подтвердить было значительно труднее. Данное обстоятельство, вне всякого сомнения, затрудняло рассмотрение их дел.
Более веской причиной, как ясно показывают имеющиеся материалы, явилось то, что измученное Временное правительство, существовавшее всего каких-то 5 месяцев, было плохо подготовлено к тому, чтобы успешно справиться с судебными проблемами подобного характера и значения. После февральских дней сформировали учреждения и определили процедуру расследований и наказаний чиновников прежнего режима. Но только после июльских событий Временное правительство было вынуждено подойти к решению вопросов, связанных с народными волнениями, — потребовалось разработать подходящую специальную методику. Разногласия среди членов кабинета относительно применимости отдельных положений царского уголовного законодательства в сложившихся обстоятельствах затягивали решение вопроса. И хотя у правительства хватило здравого смысла сосредоточить всю ответственность за расследование и наказание мятежников в одних руках (у прокурора Петроградской судебной палаты Н.С.Каринского), тем не менее в силу необходимости в этих делах участвовали также военные и гражданские службы. Они или очень слабо, или же вовсе не координировали свои действия, что усиливало путаницу и еще больше затягивало решения.
Не следует также забывать, что после июльских событий порядка в работе Временного правительства и его отдельных департаментов стало намного меньше. Оглядываясь назад, можно утверждать, что самая неотложная проблема правительства (если оно хотело удержаться) состояла в том, чтобы как-то успокоить массы и решительно выступить против ультралевых элементов. Но издерганные члены Временного правительства были неспособны это осознать. Как мы уже видели, начиная со 2 июля, когда развалилась первая коалиция, и до 23 июля, когда Керенскому наконец удалось сформировать кабинет министров, Россия оставалась без четко функционирующего правительства. Тогда представлялось, что с большевиками навсегда покончено, и Керенский по понятным причинам почти все свое время тратил на политические переговоры, нацеленные на сформирование новой коалиции и выработку планов по стабилизации положения на фронте. Обычно после продолжавшихся всю ночь дискуссий Керенский выезжал из Петрограда в Могилев, Псков и другие прифронтовые районы для консультаций с военным командованием.
В тот период министров кабинета перетасовывали как колоду карт. Так было с министерствами внутренних дел и юстиции, то есть с ведомствами, теснее других связанными с расследованиями, имевшими отношение к событиям 3–5 июля. После того как Львов 8 июля подал в отставку, министром внутренних дел стал Церетели; 24 июля его сменил Николай Авксентьев, который прослужил до конца августа и затем вышел из кабинета. В министерстве юстиции Иван Ефремов 11 июля занял место ушедшего Переверзева. 23 июля объявили, что министром юстиции назначен Александр Зарудный, которого 25 сентября заменил Павел Малянтович. Результатом такой постоянной министерской чехарды был хаос. Иначе и быть не могло.
Между тем общественность все настойчивее требовала что-то предпринять в отношении арестованных левых элементов. Либералы и консерваторы страстно желали полностью и без проволочек разоблачить большевиков, социалисты с неменьшей решимостью настаивали на том, чтобы большевикам или, как и положено, предъявили обвинения и передали дела в суд или же чтобы их освободили из-под стражи. Очевидно рассчитывая успокоить критиков, Каринский 21 июля опубликовал доклад о ходе расследования. В докладе вина за подготовку, организацию и руководство июльским восстанием возлагалась исключительно на большевиков. Относительно выдвинутых против партии обвинений в шпионаже в докладе указывалось, что Ленин, Зиновьев, Коллонтай, Сахаров, Раскольников, Рошаль и другие договорились с врагами России «содействовать дезорганизации русской армии и тыла… для чего на полученные от этих государств денежные средства организовали… вооруженное восстание против существующей в государстве верховной власти»8. В подтверждение этих обвинений Каринский в документе привел чрезвычайно слабые косвенные доказательства, постоянно намекая на какие-то более веские свидетельства, которые нельзя предавать гласности. Как и следовало ожидать, доклад вызвал громкие протесты левых. «Новая жизнь» писала: «Вызывает полное недоумение, почему вместо объективной картины событий… опубликовывается прямо обвинительный акт… Выводы его не соответствуют посылкам… Часть обвинительного акта, касающаяся обвинения „в измене“, представляется настолько двусмысленной и необоснованной, что просто поразительно, как могло лицо „прокурорского надзора“ выступить с подобного рода обвинением»9.
Ввиду тенденциозности доклада Каринского Мартов предложил Центральному Исполнительному Комитету убедить правительство предоставить арестованным левым элементам возможность выступить в свою защиту по существу предъявляемых обвинений. Он также настоятельно рекомендовал попытаться включить в правительственную следственную комиссию представителя ЦИК. Свидетельством глубочайшего беспокойства, вызванного действиями Каринского, явился тот факт, что, несмотря на антипатию к большевикам и в целом лояльное отношение к правительству, большинство членов ЦИК без промедления приняли оба предложения. Они также одобрили заявление, в котором энергично протестовали против публикации материалов предварительного расследования по делам, связанным с событиями 3–5 июля, по которым следствие еще не закончено, и осудили это откровенное нарушение закона как опасный признак того, что новая судебная система унаследовала самые худшие черты старых царских судов. Между тем многие арестованные большевики еще не были даже официально допрошены, а для рабочих и солдат они превратились в героев. Если и существовала какая-то возможность сразу же после июльских событий скомпрометировать большевиков и их дело, то она быстро улетучилась, и правительство оказалось вынужденным постепенно освобождать захваченных большевиков.
Бесплодный характер всех попыток правительства в послеиюльские дни подавить и дискредитировать большевиков становится особенно наглядным, если проанализировать состояние и деятельность большевистского Центрального Комитета, Петербургского комитета и Военной организации во второй половине июля и в начале августа.
Из девяти членов ЦК, избранных на Апрельской конференции, только Каменев находился за решеткой. Необходимость оставаться в подполье серьезно мешала работе Ленина и Зиновьева, однако ни тот ни другой полностью не утратили связи с партией. Зиновьев продолжал и вскоре даже активизировал свою журналистскую деятельность, а Ленин, постоянно направляя указания из Разлива и Финляндии, по- прежнему оказывал влияние на формирование политики большевиков10. Более того, Иосиф Сталин и Яков Свердлов вместе с московскими руководителями Феликсом Дзержинским, Андреем Бубновым, Григорием Сокольниковым и Николаем Бухариным, которых избрали в Центральный Комитет в конце июля, закрыли брешь, возникшую после того, как лидеры петроградских большевиков оказались в тюрьме или в подполье11.
Под хладнокровным руководством Свердлова, неутомимого молодого организатора, возглавлявшего Секретариат, Центральный Комитет спокойно занимался своими делами в скромной квартире, вдали от городского центра. В середине 20-х годов, когда критика высших партийных органов еще допускалась, Ильин-Женевский с нескрываемой грустью вспоминал о работе ЦК в тот период: «Я почти каждый день приходил туда (в Центральный Комитет)… и часто заставал мирную семейную картину. Все сидят за столом и пьют чай. На столе уютно кипит большой самовар. В.Р.Менжинская (одна из секретарей), с полотенцем через плечо, выполаскивает стаканы, вытирает их и наливает чай вновь приходящим товарищам… Невольно просится сопоставление: теперешнее помещение Центрального Комитета. Огромный дом с целым рядом всякого рода отделов и подотделов. Большое количество служащих, которые суетятся и снуют по всем этажам за лихорадочной спешной работой. Естественно, что теперь, при развернувшихся функциях, иначе и не мыслится работа Центрального Комитета. Но все-таки как-то жалко, что ушла и, наверное, никогда не вернется пора такой простой и незатейливой, но в то же время проникнутой таким глубоким товариществом, сплоченной и спаянной работы»12.
В первые недели после июльского восстания закрытие редакции газеты «Правда» затрудняло работу ЦК, который смог возобновить регулярный выпуск газеты лишь в начале августа13. Тем не менее даже в середине июля, в период наивысшего разгула реакции, Свердлов был вполне уверен в будущем и поэтому в телеграмме провинциальным комитетам партии сообщал, что «настроение в Питере бодрое. Растерянности нет. Организация не разбита»14.
