Многие из задержанных подобным образом были допрошены и вскоре освобождены. Некоторые арестованные, однако, провели недели и даже месяцы в тюрьме. Троцкий, заключенный в тюрьме „Кресты“, описал свои встречи с теми, кто там находился. Так, рабочего Антона Ивашина избили и арестовали в общественной бане. Услышав разговоры о том, что Петроградский гарнизон получал деньги от немцев, Ивашин спросил, имеют ли солдаты какие-либо доказательства. Его немедленно препроводили в тюрьму. Находившийся с Троцким в камере Иван Пискунов также был арестован за неосторожное высказывание. Услышав на уличном митинге, что в карманах одного из восставших солдат нашли 6 тысяч рублей, он едва успел произнести: „Не может этого быть“, как был избит и отправлен в тюрьму18. Хотя подобные инциденты происходили весьма часто в дни послеиюльской реакции, убит был только один большевик, двадцатитрехлетний Иван Воинов, работник типографии газеты „Правда“. 6 июля Воинова арестовали в момент распространения „Листка правды“. Когда его везли на допрос, один из конвоиров ударил его по голове, и молодой большевик тут же скончался19.

Трудно установить число брошенных в тюрьму большевиков в дни, последовавшие за июльскими событиями, частично потому, что многие из арестованных были вскоре освобождены и не фигурируют в общедоступных источниках, и потому, что „политические“ содержались в многочисленных местах заключения, разбросанных по всей столице. Около тридцати „политических“, среди них Петр Дашкевич, Николай Крыленко, И.Ю.Куделько, Михаил Тер-Арутюнянц, Освальд Дзенис, Николай Вишневетский и Юрий Коцюбинский, — все офицеры и руководители Военной организации гарнизона содержались в 1-м районном управлении милиции. Ильин-Женевский, который часто проходил мимо этого здания, позже вспоминал, что видел соратников, выглядывавших через зарешеченные окна камер; заметив его, они улыбались и махали рукой20.

Около 150 арестованных, значительную часть которых составляли кронштадтские моряки, без разбора схваченные на улицах, содержались во 2-м районном управлении милиции. В „Крестах“ находилось около 130 „политических“. Многие из них считались крайне левыми и были задержаны на улицах часто за неосторожное слово. В „Крестах“ содержались также наиболее опасные для правительства лица, среди них Троцкий, Каменев, Луначарский, Раскольников, Василий Сахаров, Рошаль, Ремнев, Хаустов и некоторые солдаты первого пулеметного полка, выступившего первым в июльские дни, а также Антонов-Овсеенко, Дыбенко и Ховрин от Центробалта. Женщины-заключенные, среди них знаменитая Коллонтай, содержались в Выборгской районной женской исправительно-трудовой тюрьме; двадцать большевиков находились в пересыльной тюрьме; свыше десяти членов партии, очевидно, те, кому требовалась медицинская помощь, содержались в Николаевском военном госпитале21.

Режим в этих местах заключения был разным, но условия, за исключением разве что пищи, были значительно менее суровыми, чем при царизме. Хотя надзиратели в большинстве тюрем служили здесь еще до Февральской революции, даже и они теперь стали терпимее. Раскольников вспоминал, что многие надзиратели в „Крестах“ относились к „политическим“ с опаской и даже побаивались их. Ведь в результате Февральской революции вчерашние высокопоставленные чиновники оказались в тюрьме, а недавние заключенные стали министрами кабинета. Служащие тюрьмы сознавали, что подобное может повториться22.

Большевики, находившиеся в общих камерах, также содержались вполне сносно. Хуже относились к заключенным во 2-м районном управлении милиции, где камеры были крайне переполнены, а также к таким особенно известным фигурам, как Раскольников, Троцкий, Каменев и Луначарский, которых вначале поместили в одиночные камеры в „Крестах“23.

Условия содержания арестованных большевиков зависели от политической атмосферы. Так, с „политическими“ обходились строже всего в послеиюльские дни, когда Временное правительство проявило свою силу и казалось, что большевики окончательно сокрушены. Но когда партия большевиков начала укреплять свои позиции, режим в тюрьме стал свободнее. Например, спустя несколько недель Раскольников, переведенный из камеры-одиночки, был удивлен, обнаружив, что камеры в „Крестах“ теперь открыты целый день. „С началом подобной политики открытых дверей, — писал он, — одиночки были превращены в якобинские клубы. Перемещаясь шумною гурьбой из одной камеры в другую, мы спорили, играли в шахматы и обсуждали прочитанные газеты“. Раскольников отмечал, что, несмотря на различия во взглядах товарищей по заключению, все они верили в неизбежную победу пролетариата. Однако, если до революции политическими заключенными были идеологически стойкие профессиональные революционеры, то теперь значительную часть его товарищей в „Крестах“ составляла молодежь, недавно примкнувшая к большевикам. Вследствие этого часто вспыхивали бурные дебаты о революционной тактике между горячими, нетерпеливыми молодыми революционерами, считавшими, что партия сделала серьезную ошибку, не взяв власть в июле, и более опытными старшими товарищами, отстаивавшими позицию ЦК. В то время как Раскольников убеждал, что нельзя захватить власть, пока большинство рабочих не поддерживает большевиков, эти „горячие головы“ считали, что энергичный революционный авангард мог бы взять власть в интересах рабочего класса. По словам Раскольникова, в июльские дни Троцкий полностью поддерживал осторожную политику ЦК; сейчас же, находясь в тюрьме, он высказывал иные мысли: „Возможно, нам следовало бы рискнуть. Возможно, нас поддержал бы фронт. Тогда все обернулось бы по-иному“. Но эти импульсивные мысли вскоре неизбежно уступали место более логичному анализу сложившегося соотношения сил24.

Почти всем заключенным разрешалось иметь письменные принадлежности, и многие, пользуясь мягким режимом, посылали петиции, писали статьи, пересылали на волю записки. Некоторые заключенные, например Рошаль, начали писать мемуары. Среди содержавшихся в „Крестах“ самым плодовитым автором был Троцкий. За исключением времени, отведенного для прогулок, он дни напролет проводил за столом, сочиняя политические памфлеты и готовя ежедневные статьи для большевистской прессы.

Через неделю после ареста Каменев обратился с личной просьбой в ЦИК помочь ускорить начало процесса против него: „Я отдал себя в распоряжение судебной власти, ибо надеялся, что мне немедленно предъявлено будет точно формулированное обвинение судебными властями и я получу возможность представить все объяснения, между тем за всю неделю я не видел ни одного представителя судебной власти… А в то же время самим фактом заключения я лишен возможности лично бороться с гнусной клеветой о моей причастности к деньгам или вообще к планам Германского правительства… Я хочу думать, что Совет своим поведением не заставит меня признать, что товарищи, уклонившиеся от подчинения его указаниям, поступили благоразумнее, чем я, предавши себя в руки судебной власти, согласно желанию Центр. Исполнительного Комитета“25.

Немного позднее группа политических заключенных, назвавших себя просто „солдатами, брошенными в тюрьму“, сформулировала обращение к своим „товарищам самокатчикам и солдатам других воинских частей, приехавшим с фронта“: „Вы, дорогие товарищи, все знаете, что вот уже больше месяца в питерских тюрьмах без суда и следствия сидят наши товарищи, рабочие, солдаты… Знаете ли вы… что многие из наших товарищей, солдат и рабочих, обвиняются в измене только за то, что имели мужество назвать себя большевиками. И если вы это знаете и молчите, товарищи, не протестуете… горько нам. Правда ли это? Мы думаем, нет! Мы думаем, что вы на нашей стороне, что вы сочувствуете нам, что вы придете к нам…“26 Документального свидетельства ответов на эти послания нет.

Конечно, находившиеся на свободе большевики делали все, что было в их силах, чтобы помочь арестованным товарищам, пробуждая общественный интерес к их судьбе и по возможности оказывая давление на правительство в целях их освобождения. Петербургский комитет большевиков создал специальную организацию „Пролетарский Красный Крест“ по сбору средств в помощь арестованным и их семьям. Были созданы районные организации взаимопомощи27.

После нескольких недель заключения, когда стала очевидна возможность правого переворота,