Я смолчал, вяло пошевеливая синие и желтые косточки и ребрышки, из которых ничего не мог построить.

Не дождавшись ответа, Аля, уверен, сыграла лицом — я знал эту гримасу, словесное оформление ее означало бы «…ну, сука! ну, смотри…» — и, уже не сдерживая себя, предложила:

— А у меня еще мыльные пузыри остались. Хочешь мыльных пузырей? Разноцветные!

Она толкнула вперед дверь, которую держала за ручку. Дверь ударилась о стену и поспешила Альке навстречу, я успел загадать, чтоб ей ударило в губы или лучше в нос, она сидела бы тогда с красным лицом и выдувала б свои пузыри носом. А я б, ликуя, подсуетился с мокрым полотенцем. Но дверь была поймана на разгоне.

Я поднялся и, не глядя на Алю, уселся за крутящийся стул у компа. Вдавил мягкую, как глаз, кнопку включения. Аппарат загудел, экран моргнул и поприветствовал пользователя.

На экране у нее, конечно же, были цветы. Прямо в лицо вся эта охапка вываливается каждый раз.

Поскорее вызвал Интернет.

— Ты со мной не разговариваешь, может быть?

Какое уместное «может быть». Может быть, не разговариваю. Вероятно. Имеет смысл предположить. Сделать допущение.

— Я дождусь ответа?

Погода меняется к лучшему, сообщили мне. Завтра +38, послезавтра +34, в конце недели +27, хотя кто знает, кто знает. Солнышко нарисовано, и рядом с ним тучка, из тучки капли. Что бы это значило.

— Ты не считаешь, что нам нужно поговорить? — спросили меня.

Идеальный способ выяснить степень пошлости твоей женщины — увидеть ее в крайнем раздражении. И еще — послушать, как она говорит о плотских утехах. Впрочем, с этим Аля справлялась хорошо.

…Так, о чем я?.. Что-то нужно было сделать…

Набрать в поиске «оральный секс» и щелкнуть по надписи «Картинки» или подождать, пока Аля выйдет?

Выйди, Аля.

Стоит.

Тогда посмотрим, что у нас в новостях.

…Министры финансов… Финансы министров…

О, ты смотри! «…Велемир Шаров посетил колонию для малолетних преступников…»

Поискал курсор, он метнулся вверх, вниз, наискось… я постучал брюхом мышки о коврик, нетерпеливо надавил на новость.

Вэл, все такой же, как тогда, на школьной линейке, нарисовался в окружении полицейских людей, кирпичных стен, внизу отметилась красивая морда овчарки, профиль.

Аля подошла, присела рядом на корточки. Я всё время думал раньше: когда она вот так делает, у нее что-то происходит с половыми губами, они как-то смещаются или лежат как лежали?..

— Я ведь хочу тебе помочь, — сказала она таким голосом, будто набрала полную грудь воздуха и говорит не выдыхая.

Какое смешное слово «ведь». Совершенно бессмысленное и на вкус как медяк.

— В смысле? — спросил я, перебирая губами новостную сводку: «…встретился с руководством колонии… озабочен состоянием инфраструктуры… планирует посетить ряд интернатов и детских домов для трудных подростков…»

— Интернаты и детские дома для трудных подростков! — повторил я, повернувшись к Але и глядя ей в глаза. — И колонии!

Аля погладила меня по ноге, даже чуть выше, чем по ноге, мизинцем даже совсем не по ноге.

Бережно прихватив ее затылок ладонью, поцеловал Алю в лоб и положил ногу на ногу.

Зря я все-таки снял джинсы. В трусах как-то совсем беззащитно себя чувствуешь.

— Ты занят? — спросила Аля.

Какие-то знакомые слова она говорит всё время.

— Нет-нет-нет, совсем не занят, — сказал я быстро. — Мне просто нужно сделать один звонок. Где мой телефон? Ты не видела мой телефон?

— Видела, — ответила она негромко, с такой интонацией, что мне совсем расхотелось выспрашивать у нее, где именно она его видела.

Зло ходил по квартире, в десятый раз шевеля ее вечные косметички, тяжелые гребни, розовые расчески, вскрытые упаковки салфеток, потрогал большим и голым пальцем ноги ботинки в прихожей, поднял и поставил чашку на кухне, посмотрел в закипающий суп, который я сам сварил вчера, — могла она кинуть телефон в кастрюлю?..

…так бы и ходил туда-сюда, но телефон зазвенел где-то на полу, из той комнаты, где осталась Алька…

Когда я вошел, она сама сидела за компьютером и разглядывала какие-то цветочные залежи. Цветы выглядели тяжелыми и сырыми, как куры на прилавке.

Схватил трубку, там обозначился Милаев.

— Мы вчера не договорили. Ты просил о встрече? — спросил он не без некоторого раздражения.

— Да-да, уже подхожу, — самому себе неприятной скороговоркой пробубнил я и поскорее отключился.

Так, сначала джинсы. Я начал надевать их полулежа, потом привстал на колени, затем поднялся на ноги и окончательно обрядился, слегка подпрыгивая.

Конструктор я оставлять побоялся; к счастью, Аля не оглядывалась, поэтому я торопливо рассовал его по карманам. Глубоко в карманы детали не пролезали и поэтому скопились в самом верху, вздувшись.

— Скоро приду, — сказал я Але.

Рука ее застыла на мышке в таком напряжении, словно Аля раздумывала: щелкнуть курсором, чтоб меня взорвало, или сдержаться.

Поймал машину, а всё никак не мог вспомнить, в каком кафе мы забились с Милаевым.

А!

…он, после своего рассказа, африканскую кухню обещал мне показать. Где только эта кухня располагается…

Перезвонить ему и спросить: «Максим, я подъезжаю, только не знаю, куда именно».

Во внутреннем кармане загудело, я сунулся, извлек телефон, опять Милаев. Настроился, что он меня сейчас начнет отчитывать, но тот, напротив, приветливо уточнил:

— Я здесь на втором этаже… Кафе «Сомалийские пираты» на Мясной, помнишь?

— Конечно-конечно, мы же договорились.

В фойе кафе стоял приветливый негр со шрамом на щеке.

«Ужас какой, — подумал я, — что у них, без шрама негра не было?»

Потом подумал, что для кафе с таким названием парень со шрамом очень даже подходит.

Если б у него не было половины лица, совсем было бы хорошо. Входишь — и тебя встречает лоб с глазами и верхняя челюсть, а под ней большой красный язык свисает.

В зале три негритянки исполняли стриптиз, почти уже без одежды. Их нагота была так естественна, что я поначалу даже не прилип к ним взглядом.

Когда свет приглушали, негритянок было совсем не видно, только их трусы.

— Нет, пойдем отсюда, пойдем, — ласково подхватил меня под руку Милаев. — А то тут никакого разговора не получится.

Мы уселись за ширмой, откуда трусов не было видно. Я подглядывал в щель, иногда вроде что-то мелькало такое, но потом выяснялось, что это бликует пустой поднос, когда официант прижимает его к груди.

— Закажешь чего-нибудь? — спросил Милаев.

Он-то сам себе уже всё заказал, и съел, и запил. Африканские губы его поблескивали, словно