Две торпеды разлеглись рядком, новейшие, нестреляные. Над одной Городков со своими трудится, над другой — специалисты из центра под началом инженера Савелова. Городков из уважения называет их профессорско-преподавательским составом. Одни учатся, другие учат, но каждые сами по себе готовят по торпеде. У Городкова расчет сборный — за первого номера выступает Самойленко, за второго — Молоканов, за третьего — Серов, за другие номера — тоже мичманы. Так наказал Рыбчевский. Говорит, пока офицеры и мичманы своими руками, своими головами не приготовят хотя бы одну торпеду, до тех пор не им учить тому матросов и старшин.

Ничего, покуда готовят не хуже учителей. По крайней мере, так сказал Савелов. Вот уж дотошный человек! И за своими «профессорами» следит, и Городкова не забывает. Сам трогает, сам измеряет, никому веры не дает. Такой Городкову нравится. Он и сам такой. Не нравится ему только, когда Савелов замечает какую-либо ошибку. Но это, к счастью, бывает редко: не зря же сами себе экзамен устраивали!

А вообще, чем отличается савеловский расчет от городковского?.. Отличие есть: «профессора» копаются в торпеде тихо, чинно, моряки Городкова докладывают, показывают, командуют…

Городков ощущает на себе чей-то взгляд. Будто кто стоит сзади и сверлит. Нет, не Савелов. Савелов в торпеде крутит, мерит. Тогда кто?.. Обернулся — никого. Неужто мерещится?.. Не может быть. Спал нормально, ел нормально, детектив на ночь не читал. А-а-а! Ясно!.. С цехового мостика на него глядит черное око Рыбчевского. Не очи, а именно око. Второе прикрыто. А это целится, как в оптическую трубу. Циклоп настоящий!.. Выходит, не один Савелов в него целится. Еще и Рыбчевский на контроле. Ладно. Пора привыкнуть.

У торпедной кормы вовсю пыхтит Самойленко — прибор курса устанавливает. Сложная задачка!.. Прибор тонкий, нежный, на него, кажется, и дышать опасно, к тому же горловина узкая, в кормушке тесно. Самойленко третью попытку делает, две первые были вхолостую. Лоб мокрый, на носу капля… Не сдается! Над ним Молоканов, вежливо улыбается, услуги предлагает. А Самойленко ни в какую, непременно сам желает. Сам так сам. У Городкова руки чешутся, так и подмывает кинуться на помощь, однако он помнит наказ замполита — «терпения набраться».

Самойленко содрал руку в кровь. Еще немного — и станет невмоготу. Тогда что — сдаваться?.. Ну уж нет! Олег тянется к кронштейну, куда прибор ставить, а он не нащупывается. Верхнюю половину приладишь — нижняя не совпадает, нижнюю совместишь — верхняя идет в сторону. Чистое наказание, да и только!.. Хорошо, Савелов не видит попыток, а то бы уже отстранил от прибора. Стоп!.. Кажется, сел. Олег еще не верит удаче. Но прибор и в самом деле на месте. Все. Крути винты!.. Самойленко победоносно смахивает очередную каплю, сползшую на нос, Молоканов сверкает зубом, Городкову радостно: хорошо, что «англичанин» Самойленко перестал витать в облаках, воспылал любовью к службе — от матросов и от торпед не оттащишь, его помощь уже чувствуется. Молоканов тоже воспрял духом, то и дело, как маяк, улыбкой блестит. Видно, дома все улеглось, с женой поладил. Городков и сам теперь идет домой, как на праздник. Сердце радуется. Хотя… Валентин Петрович предупреждал, дескать, рано до потолка прыгать. Нужно время и время. А главное, больше времени семье уделять.

За новой, еще не привычной работой время идет быстро. Надо торопиться — вот-вот пожалуют подводники торпеды принимать. Городков заученно вынимает из-под кителя карманную «луковицу», щелкает крышкой и в который раз любуется римской цифирью на перламутровом диске. Хороша «луковица»! Купил по случаю на Кавказе, выручил горемыку, собиравшего деньги на обратный путь. Куда там наручным! Если говорить строго, наручные часы не хуже карманных, но уж больно неловко в торпедах с ними орудовать. Зато карманные — красота!..

По старым меркам времени бы хватило, но Павлов завел новое правило — показывать подводникам не только окончательное приготовление, но и часть предварительного: мол, стратегия этого в том, что теперь подводники не кота в мешке принимают, а сами знают, что получают, уверенность имеют. Показывать-то, конечно, хорошо — и себя лишний раз проверяешь, и другим глаза открываешь на незнакомое, — но все же хлопот прибавляется — по цеху люди толкаются, мешают…

Правая рука Городкова на ключе, в левой — секундомер. У одной горловины — Самойленко, у другой — Молоканов. Савелов издали кивает, дескать, давай, начинай… Главную машину собрались проверять. Вообще-то, за ключ браться и машину включать — дело первого номера, а не командира расчета. Но уж больно хочется Городкову самому включить, да и Самойленко не возражает.

— Прочь от гребных винтов! — В голосе Городкова твердейшая сталь.

Специалисты усмехаются, слыша такую команду: у торпедного хвоста никого и так нет, можно смело вращать винты без всяких предупреждений. Но Городков и бровью не ведет — правило есть правило, береженого бог бережет.

Хрусткий щелчок — Городков откинул ключ, запустил секундомер, считает. Вдруг, как прорвало: бухнуло, зашуршало, загомонило. Шум нарастал с каждой секундой, по цеху понесся ветер, винты закружились, их уже не видно… Городков слушает. Закрыл глаза, как доктор, приникший к груди больного, ловит посторонние шумы: если такие обнаружит, враз забракует торпеду. Савелов тоже зажмурился, тоже прислушивается, впрочем, как и Рыбчевский, хотя тот не близко.

Все оказалось в ажуре. Городков уже положил ключ. Тихо. Лишь в ушах какой-то гул. Так всегда бывает.

— Как? — Городков спросил у Савелова, будто и сам не слышал, как.

Савелов развел руками, мол, чего спрашиваешь, конечно, здорово! Рыбчевский на верхотуре тоже доволен, тоже кивает, мол, хорошо.

Однако Городков попросил Савелова подойти поближе, посмотреть на ободранную руку Самойленко:

— Кровь наша вопиет, чтобы вы горловину эту расширили, а преобразователь сдвинули назад. Иначе с вашей торпедой без рук останешься!

— Не так это просто, — заартачился Савелов, заглядывая в ту самую горловину. — Легко рассуждать: взял и сдвинул! Тут, милый, граммы на учете…

— Подумаешь, граммы! — с нарочитым простодушием воскликнул Городков. — Вот этот груз на вершок вперед, а преобразователь на вершок назад…

— Слова, достойные мыслителя! А вы подумали, что образец пошел в серию?..

— Товарищ Городков, — Рыбчевский вырос, как из-под земли. — Для чего у вас журнал предложений?.. Туда и записывайте. А с конструкторами поговорим потом.

— Не удержался… — с досадой признался Городков. — Думаю, Савелов не будет на меня в обиде.

Откуда-то появился Федотов. Ни слова не говоря, он приложил линейку к горловине и что-то записывал на бумажке.

«Лед тронулся! — подумал Городков, с уважением следя за конструктором. — Земля богата не только «дубами»!»