— Извините. Я попросту к тому, что русским, похоже, она довольно отчаянно нужна. У меня забрали связников по всему городу. Допрашивали. Все про эту ракету знают ровно столько же, сколько и я. Но Чичерин думает, будто нам что-то известно.

— Охбатыпки. Опять он?

— Да, он как раз в Потсдаме. То есть должен быть. Встал штаб-квартирой на одной старой киностудии.

— Шикарные новости, Эмиль. С моим везеньем…

— Что-то вы неважно выглядите, Ракетмен.

— Считаете, это ужас? Вот вам! — и Ленитроп пускается расспрашивать Зойре, не слыхал ли тот чего-нибудь про «Шварцгерэт».

Зойре не вполне, конечно, вопит «Аййииии!» и не уносится прочь по улице, ничего такого, но какой-то клапан все ж говорит скрииип и что-то перенаправляется в другую сторону.

— Я вам так скажу, — кивая и ерзая, — поговорите с der Springer[193]. Ja, вы с ним отлично поладите. Я всего-навсего форточник на пенсии, мне бы только остаток лет провести, как Величайшему Россини, — в удобстве. Вы только не упоминайте меня, ладно, Джо?

— И кто же этот «дер Шпрингер», Эмиль, и где мне его найти?

— Это конный рыцарь, что беспрестанно скачет…

— Ничего себе.

— …по шахматной доске Зоны, вот кто. Как Ракетмен, который сегодня пролетает над преградами. — Он гаденько смеется. — Прекрасная парочка. Откуда мне знать, где он? Может быть где угодно. Он повсюду.

— Зорро? Зеленый Шершень?

— Последнее, что я слышал неделю-другую назад: он был на севере, где-то на Ганзейском маршруте. Вы встретитесь. Не волнуйтесь. — Неожиданно Зойре встает и намыливается уходить, жмет руки, сует Ракетмену еще один косяк на потом — или на счастье. — Мне к медикам нужно. Счастье тысячи клиентов — в ваших руках, молодой человек. Встретимся у меня. Gluck [194].

Вот так Дурной Час и навел свои чары. Не то слово это было — «Шварцгерэт». Теперь гора опять закрылась с громом за Ленитропом, едва, блин, пятку ему не прищемила, и очень запросто могут миновать века, прежде чем Белая Женщина появится снова. Блядь.

Имя на особом пропуске — «Макс Шлепцих». Чуя в себе кураж, Ленитроп решает выставиться артистом варьете. Иллюзионистом. С Катье он прошел хорошую школу: ее дамастовая скатерть и волшебное тело, не постель у нее, а салон, сотни soirees fantastiques[195] …

Сильно за полдень он минует Целендорф — в наряде Ракетмена, готов к переходу. Под деревянной аркой, выкрашенной красным, ждут русские часовые с «суоми» или «депяревыми» — огроменными автоматами с дисковыми магазинами. А вот, к тому же, и танк «Сталин» — тихо рычит, солдат в шлемофоне с наушниками встает в башне с 76-мм орудием, орет в рацию… ох, елки… По ту сторону арки — русский «козлик» с парой офицеров, один настырно трындит в свой микрофон, и воздух от русской речи разгоняется со скоростью света, плетя сеть, дабы уловить Ленитропа. Кого ж еще? Подмигнув, Ленитроп вздымает полу плаща, козыряет и улыбается. Пассом фокусника выхватывает предписание, командировку и двуязычный пропуск, ляпнув что-то насчет концерта для командования в этом вашем Потсдаме.

Один часовой забирает пропуск и сматывается в караулку позвонить. Остальные пялятся на чичеринские сапоги. Никто не раскрывает рта. Звонок занимает какое-то время. Потертая кожа, суточная щетина, скулы на солнышке. Ленитроп старается вспомнить пару-другую карточных фокусов, чтоб хоть как-то лед растопить, и тут часовой высовывает голову из будки:

— Stiefeln, bitte[196].

Сапоги? Что им за радость — йяахххх! И впрямь сапоги, да. Вне всяких сомнений мы знаем, кто должен быть на другом конце, не так ли. Ленитропу слышно, как все металлические детальки этого человека позвякивают от злорадства. В дымном берлинском небе, где-то левее Функтурма[197] в его стальноватном далеке появляется полосная фотография из «Лайфа»: это снимок Ленитропа, он в полном прикиде Ракетмена, а в рот ему, похоже, засунута длинная жесткая колбаса очень большого диаметра — с такой силой, что глазки у него несколько в кучку, хотя руки или силы, держащей ошеломительную сосису, на снимке не видать. Подпись гласит: «РАКЕТМЕН ДАЛ МАХУ — Едва оторвавшись от земли, новейшая знаменитость Зоны „облажалась“».

Ну-у-у что ж тут, Ленитроп стаскивает сапоги, часовой уносит их к телефону — остальные ставят Ленитропа у арки и шмонают, не находят ничего, кроме косяка, что дал ему Зойре, каковой косяк и экспроприируют. В одних носках Ленитроп ждет, стараясь не забегать мыслями вперед. Может, только глазами укрытие поблизости ищет. Ни фига. На 360 градусов — чистый сектор обстрела. Пахнет свежим асфальтом и ружейной смазкой. «Козлик», кристаллической ярь-медянки цветом, ждет: дорога назад, на Берлин, в данный момент пустынна… Провидение, эй, Провидение, где ж тебя носит, пивка, что ли, хлебнуть вышло, или как?

Отнюдь. Сапоги возникают вновь, за голенищами — часовой с улыбкой.

— Stimmt, Herr Schlepzig[198]. — Как по-русски передается ирония? Кулики эти для Ленитропа непостижимы. Чичерин сообразил бы, что не стоит возбуждать подозрений и просить сапоги на погляд. He-а, вряд ли на телефоне был он. Должно быть, обычный досмотр на предмет контрабанды, только и всего. В данный момент Ленитроп — в хватке того, что «Книга перемен» называет «Незрелостью». Он взмахивает полами зеленого плаща еще несколько раз, выхаривает у одного пулеметчика балканскую солдатскую цигарку и улепе тывает на юг. Офицерский «козлик» с места не трогается. Танк испарился.

В двух милях дальше по дороге Ленитроп натыкается на канал, про который говорил Зойре: идет по пешеходной дорожке под мостом, где на минутку становится сыро и прохладно. Дальше направляется по берегу — ищет, какую бы лодку угнать. По всему этому сонному травяному откосу загорают девушки в бюзиках и шортиках, смуглые и золотистые. Пасмурный день подтаял по краям, смягченным ветерком, у воды на коленках пасется детвора с лесками, над каналом две птицы гоняются друг за другом, петлями взмывая и пикируя в подвешенную бурю зеленой кроны, где усаживаются и давай распевать. С расстоянием свет набирает дымки сурового полотна, тела девушек уже не выбелены солнцем в зените, а осияны светом понежней и пробуждаются оттенками теплее, слабые тени мышц на бедрах, растянутые филаменты клеток эпидермы говорят: коснись… останься… Ленитроп идет дальше — мимо распахивающихся глаз, мимо улыбок, что вскрываются добрыми рассветами. Что с ним не так? Останься же, ну. Однако что гонит его дальше?

К перилам принайтовлено несколько лодок, но всегда кто-нибудь караулит. Наконец Ленитроп набредает на маленькую плоскодонку, весла в уключинах и готовы к отходу, выше по склону только одеяло, пара туфель на высоком каблуке, мужской пиджак, поблизости — рощица. Вот Ленитроп и влезает, и отдает концы. Развлекайтесь тут — эдак гаденько, — мне-то не светит, зато я у вас лодку умыкну! Ха!

Он гребет до самого заката, подолгу отдыхая, совсем уже не в форме, плащ удушает его конусом пота