позы.

А дон Матео, прямой как палка, посылал в душе ко всем чертям и самого себя, и графа, обрёкшего его па роль статиста в этой комедии. Разумеется, несмотря на свою досаду, благоразумный секретарь отнюдь не выказывал её, а, напротив, улыбался, покачивал головой и тоже притворялся, что оживлённо переговаривается с графом.

Если бы в нескольких шагах от них поставить наблюдателя, он бы поклялся, что они обменивались такими восклицаниями: «Что за красотка! Как она хороша! Другой такой не сыщешь! Ах, если бы она меня полюбила!» — и подобными фразами в том же роде. Однако, несмотря на столь выразительную пантомиму, им не удалось привлечь к себе внимание девушки.

Граф не понимал, радоваться ему или сердиться на столь холодное и надменное поведение. «Хорошо, когда женщина не обращает внимания на первого попавшегося мужчину, который вздумает волочиться за ней, — это, конечно, бесценное качество, но добиться её взаимности будет нелегко, а задержка не входит и мои расчёты», — думал граф.

Дона Матео занимали другие мысли. «Раз эта красивая и богатая девушка не пошла за меня, — рассуждал он про себя, — то пусть уж достаётся моему дорогому ученику. Лучшей невесты ему не сыскать. Кстати, очень приятно, что она и на него обращает не больше внимания, чем на меня когда-то. Будет знать, нахал, как смеяться над другими!»

Подобные размышлении занимали обоих приятелей всё то время, пока они преследовали девушку и при каждом удобном случае пускали в ход все свои ужимки, чтобы она посмотрела на них.

Они были столь настойчивы, что в конце концов привлекли к себе внимание, но не девушки, а господина, шедшего рядом с ней. Он несколько раз оборачивался и оглядывал сверху донизу неотступно следовавших за ними мужчин. Остался он доволен или испуган этим осмотром — неизвестно. Достоверно лишь то, что до конца прогулки он больше ни разу не посмотрел на назойливых кавалеров, которые расхрабрились и шли теперь уже в двух шагах от преследуемых.

— Старик всё время поглядывает на нас, — заметил граф.

— Это большая удача, — отозвался дон Матео.

— Удача?

— Да, он, видимо, убедился, что мы с вами порядочные люди с солидным положением, а не парочка франтов-сосунков, этих всезнаек, у которых в кармане и трёх реалов не наскребёшь.

Это лестное предположение дона Матео было так приятно графу, что, желая продолжить разговор на ту же тему, он спросил:

— А почему вы так думаете?

— Хм! Да всё об этом говорит: наш вид, наши манеры, наши речи и особенно та благопристойность и серьёзность, тот отпечаток превосходства, которые даёт лишь привычка занимать в обществе положение, подобное нашему. Все эти качества во многом способствуют тому, что наше отличие от простого люда сразу же бросается в глаза.

В эту минуту девушка и сопровождавший её господин в десятый раз дошли до конца сквера, по не повернули назад, а остановились на тротуаре с таким видом, словно ждали кого-то.

К ним сразу же подъехал экипаж.

Граф смотрел во все глаза: хотя он и поверил дону Матео, рассказывавшему, что у красавицы отличный выезд и что она богата, но ему хотелось самому воочию убедиться в первом обстоятельстве, а позже разузнать и о втором.

— Великолепные кони!.. Кучер… Грум… Превосходная коляска, — шептал граф, внимательно осматривая экипаж.

— Ну как? — осведомился дон Матео. — Эта девушка — неплохая партия?

Граф вспомнил, что его спутник был его же соперником, и поинтересовался:

— И вы до сих пор мечтаете о ней, дон Матео?

Отставной латинист об этом и не думал, но проклятое тщеславие подсказало ему столь двусмысленный ответ, что граф не знал, как ему поступать дальше.

Когда экипаж увёз красавицу, дону Ковео показалось, что он остался совершенно один. Пустырь и разрушенная крепостная стена потемнели ещё больше. Няньки вытаскивали расшалившихся детей из чаши фонтана, словно из ванны после купания, и расходились по домам, унося озорников или ведя их за руку. А мраморный Нептун, залитый светом окружавших его фонарей, стоял, опираясь на трезубец, полусогнув ногу и вперив незрячие глаза в достославного графа и его великолепного секретаря.

Когда на следующий день сеньор граф проснулся и глянул па жалюзи, мир показался ему более прекрасным, светлым и чистым, хотя солнце сияло так же, как прежде, и в комнате ничего не изменилось. Ему почудилось, будто сама природа хлопочет о его счастье. Он нашёл то, что так томительно искал!

Он нашёл женщину, чей силуэт мерещился ому в сквере среди тёмной листвы кустарников. Воображение его разыгралось: он уже представлял себе, как она величественно, словно королева, поднимается в роскошную коляску и садится рядом с ним; он уже видел её здесь, подле себя, — она томно улыбается, смотрит на него страстным взглядом и разделяет с ним сладостные утехи. Но всю эту радостную картину омрачала одна тёмная тучка: где-то далеко в тумане прошлого граф различал отвергшую его красавицу Аврору и дона Фульхенсио с его неизменной язвительной улыбкой на губах.

Почему? Какая связь была между этими двумя видениями?

Два часа спустя граф вошёл к себе в кабинет, приказав никого не пускать: он будет очень занят. Ему нужно было остаться наедине с самим собой. Он должен был решить свою судьбу, а чтобы серьёзно обдумать столь важное дело, нужна спокойная обстановка.

Получив нынешнюю должность, граф не пожалел сил и добился своего — он окружил себя такими людьми, от которых в благодарность за услуги, оказанные им прежде и оказываемые ныне, требовал повиновения или. лучше сказать, рабской преданности и покорности.

Наибольшим расположением графа пользовались два наших старых знакомых — лодочник Доминго и хозяин гостиницы «Лев Нации» Гонсалес. Они не забывали графских милостей и потому занимали очень высоко оплачиваемые должности у него на службе.

Граф называл Доминго своим верным «Сторожевым Псом», и прозвище это вполне ему подходило. Как же он стяжал столь высокий титул? Объяснить это нетрудно.

В один прекрасный день честный лодочник возымел желание попытать счастья. Не полагаясь ни на бога, ни на дьявола, он явился в кабинет к графу и, соблюдая все необходимые, по его мнению, церемонии, хотя мало надеясь на удачу, попросил у него должность. Каково же было удивление добряка Доминго, когда он из уст самого графа услышал, что тот уже довольно давно сам разыскивал его с той же целью!

Вначале бедняк решил, что над ним смеются, а затем встал перед графом на колени и поклялся ему в нерушимой верности. Тотчас же Доминго продал лодку, сменил полосатую шерстяную рубаху на кургузый сюртучишко, готовый вот-вот лопнуть по швам; вместо серого суконного кепи водрузил на голову шляпу, которая не слетала с него лишь благодаря чудесам эквилибристики, сбросил с ног альпаргаты[13] и напялил лакированные ботинки. Все эти метаморфозы придали новоиспечённому чиновнику весьма экстравагантный вид.

Бывший лодочник, до глубины души признательный графу, считал своим долгом сообщать дону Ковео о всех пересудах на его счёт, становившихся ему, Доминго, известными. С завидной непосредственностью он пересказывал графу слово в слово как похвалы, так и нарекания. Лодочник, натура совершенно или почти беззлобная, полагал, что все хулы, возводимые на графа, были попросту досужими выдумками или же проявлением чёрной зависти. Он нередко приходил в бешенство и до хрипоты спорил, защищая графа, после чего, не теряя ни секунды, мчался к своему покровителю и необычайно подробно, с горячностью, граничившей с неистовством, передавал ему весь спор. Другой на месте Доминго давно заработал бы от дона Ковео пару затрещин, но граф не мог сомневаться в искренности простодушного лодочника: