то отодвигался от неё подальше, то с превеликим трудом склонял голову набок, прищуривая сначала правый, потом левый глаз, то бросал внимательный взгляд на свою белую накрахмаленную манишку, потом с ещё большим интересом опять устремлял взор на какую-нибудь драгоценность.

Наконец он, видимо, нашёл то, что искал, так как медленно повернулся к хозяину, который стоял на почтительном расстоянии за его спиной, и приказал:

— Покажите этот красный футляр!

Ювелир сделал знак рукой, и приказчик подал коробку.

Толстяк скроил недовольную мину и с негодованием спросил:

— Разве это красный?

Ювелир ещё более возмущённым тоном подхватил:

— Разве это красный футляр? Не понимаю, где у этих людей глаза и уши!

Сконфуженный приказчик достал другой футляр, в котором, словно капли росы, искрились три чудесных, превосходно отшлифованных бриллианта.

Толстяк расстегнул жилет, выставив объёмистый круглый живот, затем приподнял белый галстук к накрахмаленным уголкам широкого воротничка, извлёк бриллианты из футляра и один за другим приколол их к манишке.

В глазах ювелира сиял овладевший им восторженный и почтительный экстаз.

— Сколько стоят эти камушки?

— Поскольку они для вашего превосходительства, я отдам их… — начал торговец и, понизив голос, с присвистом выпалил: — очень дёшево, всего за тридцать унций.

— Хе-хе! — насмешливо хмыкнул покупатель. — Тридцать унций, потому что для меня, а? Ну что ж, хорошо. Унцией больше или меньше — это роли не играет. А моя цепочка для часов?

— О, простите! Как я мог забыть! Я так… я так ждал вашу милость… Сию минуту! — залебезил, почтительно кланяясь, ювелир. И, раздавив по дороге несколько лежавших на полу картонных коробок, он нырнул через небольшую дверцу в заднее помещение магазина и тут же вернулся с восхитительной золотой цепочкой, старательно вытирая её на ходу куском замши.

Богатый клиент извлёк из кармана огромные золотые часы, усыпанные рубинами и сапфирами, прикрепил к ним цепочку и опустил их в кармашек щегольского жилета. Бриллианты и полированные звенья цепочки ярко искрились, отражая всеми своими гранями лучи света.

Дородный сеньор величественно пересёк магазин, подошёл к большому зеркалу, чтобы полюбоваться эффектом, который производят его драгоценности, и зеркало по меньшей мере пять минут отражало округлые и объёмистые формы почтенного господина.

Затем, не вымолвив больше ни слова и не попрощавшись, он вышел на улицу и сел в экипаж. Трогаясь с места, лошади вначале царапнули железными подковами по мостовой и высекли сноп искр, а затем, ступив в небольшую лужицу, обдали грязью хозяина ювелирной лавки, выскочившего проводить клиента.

— Проклятые клячи! Они вас обрызгали? — осведомился покупатель, восседавший в коляске. Торговец, сохраняя полное спокойствие, вынул из кармана платок, вытер лицо и ответил:

— Ничего. Пустяки, сущие пустяки.

Экипаж покатился дальше. Проезжая по просторной площади Урсулинок, в глубине которой возвышалось странное кирпичное сооружение в форме арки, неизвестно почему названное Пуэрта-дель- Соль и выстроенное, чтобы увековечить место, где некогда стояли защипавшие город стены, человек в коляске, видимо, вспомнил что-то не очень приятное, так как нетерпеливо ударил тростью о стенку коляски и зло закусил губу. Затем он взглянул на звёзды, успокоенно подумал, что эти свидетели немы, и вновь принялся с наслаждением наполнять свои лёгкие свежим дыханием ветерка, гулявшего по площади.

Экипаж обогнул справа парк Изабеллы Католической, проехав вдоль почти засыпанных рвов, и остановился перед колоннами театра «Такон». Из-под ярко освещённых арок подъезда лился свет на подметённую мостовую.

Портик театра кишел военными в мундирах и штатскими во фраках; кое у кого на отворотах щегольских костюмов красовались алые розетки или маленькие крестики орденов.

Военные изо всех сил старались, чтобы у них на руках перчатки сидели без единой морщинки; мужчины во фраках не меньше пеклись о том, чтобы их жилеты не изменили своему назначению — скрывать и поддерживать объёмистое брюшко: жилет ведь, того и гляди, соберётся в складки, приоткрыв белую рубашку и образовав светлую расщелину на животе. Поэтому руки то и дело тревожно и сильно обдёргивали уголки жилетов, натягивая их туже, чем кожу на барабан.

Среди людей, толпившихся под портиком, выделялся своим высоким ростом некий тощий сеньор с лицом цвета пергамента, орлиным носом и глубоко запавшими глазами. Он обмахивался шляпой, как веером, и, поспешно переходя от одной группы к другой, несколькими высокопарными словами разрешал любой обсуждавшийся вопрос. Покидая собеседников, он уходил с напыщенным и важным видом, который доказывал, что этот господин мнил себя вождём или первосвященником собравшейся в театре толпы. К удивительное дело — все почтительно выслушивали замечания тощего сеньора и даже не пытались возражать ему.

Этот странный человек с покровительственной улыбкой подходил к какой-нибудь ожесточённо спорившей группе, бросал несколько слов, и всё замолкало, как по мановению волшебной палочки. Затем он удалялся, довольный тем, что посеял несколько зёрен своей мудрости, а оставшиеся начинали шептаться:

— Какая крупная личность этот дон Матео! Что делал бы без него граф! — замечал один…

— Послушайте, сеньор граф что-то запаздывает. Может, что-нибудь случилось? — спрашивал другой.

— Не думаю. Вероятно, просто дела, — добавлял третий.

— Весьма возможно, — вставлял четвёртый.

— Вот он!.. Вот он!.. Граф приехал!.. — послышались вдруг голоса. Всё пришло в движение. Стоявшие отдельными группами люди единым потоком хлынули под центральную арку портика.

Именно в этот момент перед театром остановилась коляска толстяка, которого мы видели, когда он проезжал по улице Муралья, входил в ювелирный магазин, любовался звёздами и аркой, именуемой Пуэрта-дель-Соль, и продолжал свой путь вдоль рвов, огибая парк Изабеллы Католической.

Высокий сеньор, уже известный под именем дона Матео, без труда — перед ним все почтительно расступились — прошёл сквозь густую толпу, встал в первые ряды её и, словно ослеплённый, застыл при виде толстяка, выходившего из своей коляски, лакированные бока которой, золочёные украшения, фонари, кучер, грум и упряжь были залиты светом и сверкали, словно объятые пламенем.

Под восхищённый ропот толпы толстяк вылез из экипажа с таким видом, словно спустился с трона. Через мгновение ему уже не хватало рук, чтобы ответить на пожатия всех, кто к нему тянулся; не хватало ушей, чтобы выслушать поток приветствий; не хватало глаз, чтобы смотреть на бесчисленные поклоны. Все обращались к нему с крайней почтительностью, он же бросал одно-два слова и рассыпал улыбки, выражавшие безграничное удовлетворение.

Дон Матео, не в пример остальным, фамильярно подошёл к толстяку, который, как уже известно читателю, был не кто иной, как сам сеньор граф, сунул руку в жилетный карман, извлёк оттуда огромные серебряные часы, показал их прибывшему и сказал так, чтобы могли слышать все собравшиеся:

— Ты сильно запоздал, мой дорогой ученик!

— Да, вы правы. Я заехал к ювелиру купить вот эти безделушки и задержался… Но сеньорам не следовало дожидаться меня.

— Как! Разве могли мы не подождать вас, сеньор граф? Ведь вы же должны председательствовать