процветающая, а вы люди трудолюбивые и настойчивые и потому скоро добьётесь удачи, я в этом не сомневаюсь. Будь это не так, я постарался бы удалить вас из Гаваны, не ввязываясь в дело сам. Не возвращайтесь сюда никогда или, по крайней мере, до тех пор, пока вы не будете полностью уверены, что вас никто не станет беспокоить. Я сделал для вас, друзья, всё, что. было в моих силах, попятно? Но счастливая звезда, светившая нам, закатилась, едва взойдя. Будь мы похожи на стольких людей, у которых пет совести, мы могли бы изрядно поживиться. Я не виноват — никто не может побороть судьбу, если счастье отвернулось от него, понятно? Уезжайте с миром, дорогие кузены. Прощайте. Даст бог, мы ещё встретимся, понятно? О, страна мошенников!

Дон Хенаро закончил речь, чуть ли не рыдая. Мы тоже до того растрогались, что по щекам у нас потекли слёзы. Наш достойный покровитель прочувствованно пожал нам руки и исчез.

Шхуна подняла паруса, ветер тотчас надул их, и киль корабля взбороздил волны, оставляя за собой длинную полосу белой пены. Молнии, которые, как нарочно, потухли в нужный момент и помогли нашему бегству, засверкали снова, и все вокруг опять осветилось.

А мы словно приросли к тому месту, где оставил нас дон Хенаро, и смотрели на город, озарённый ослепительными вспышками. Мы вновь увидели стёкла, сверкавшие в окнах домов, отполированные временем зубцы крепостных стен, острые шпили церквей, скалистые берега, массивные стены фортов; мокрые от дождя крыши, на поверхности которых отражались изогнутые бока черепичных водосточных желобов, походивших на блестящие, словно начищенные наждаком, металлические трубы. В последний раз взглянули мы на узкий вход в порт: по мере того как судно удалялось, он с каждой минутой сужался.

Вспыхнула ещё одна молния, такая длинная и яркая, что нам показалось, будто вся Гавана вздрогнула под хлынувшим на неё потоком света. Затем всё погрузилось в глубокий мрак. Город исчез.

Я услышал, как дядя несколько раз ударил кулаком по массивному борту корабля и сильно топнул ногой; звук разнёсся по пустынной палубе, затих, и тогда мой спутник воскликнул:

— Бесчестный дон Хенаро!.. Будь ты проклят, подлец!..

По странному совпадению в тот же самый миг шлюпка, в которой плыл наш славный покровитель, превосходительный и высокородный дон Хенаро де лос Деес, пристала к суровым прибрежным утёсам. Сей великий муж протянул лодочнику горсть монет и ликующе произнёс:

— На, держи, хозяин, коли жив остался. А вот тебе ещё — выпей за моё здоровье. Теперь я ничего не боюсь — даже дюжины архангелов из крепости Морро!

— Пресвятая дева! А как же ваши друзья?

— Пошли они все к чёрту! Что мне до них! — бросил дон Хенаро, пожав плечами. — Ну, мне пора! Будь здоров!

— Вот как! Благодарю покорно. Прощайте!

Лодочник отвалил от берега и снова ушёл в море. А наш влиятельный покровитель, избавившись от двух тюков, обременявших его совесть, облегчённо вздохнул и быстро исчез во мраке кривых улочек города.

Поистине добрым, прекрасным человеком был столь деятельный дон Хенаро!

Лет через шесть после событий, описанных в первой части нашего повествования, в один из тех тихих вечеров, когда северо-восточный ветер, охлаждённый водами океана и напоенный его пряным дыханием, непрестанно освежает воздух Гавапы и приносит в город приятную ласкающую прохладу; когда небо становится тёмно-синим, а звёзды, усеявшие его, ярко горят и свет их не затмевает даже лёгкое облачко, — в один из таких вечеров, в половине седьмого, по улице Муралья спускалась роскошная коляска. Весь её вид говорил о том, что она лишь совсем недавно впервые покинула каретную мастерскую, — доказательством тому были блестящие спицы колёс, ослепительные лакированные бока, где, словно в зеркале, отражалось сияние огней, потоками лившихся из глубины нарядных магазинов и щедро освещённых, изящных, со вкусом убранных витрин.

В коляску, привлекавшую почтительные взоры прохожих, были впряжены две стройные горячие холёные лошади золотистой масти с блестящей, как атлас, шерстью.

Не менее великолепно выглядели кучер и грум. Они были в цилиндрах, украшенных широкой золотой тесьмой, и в зелёных ливреях со шпуром из золотой канители, на концах которого качались металлические висюльки и несколько массивных брелоков, тоненько и мелодично позванивавших при каждом толчке.

Все встречные экипажи съезжали на обочину и уступали дорогу коляске, а она гордо катилась вперёд, поскрипывая упругими рессорами и напоминая тех деревенских щеголих, которые нарочно шелестят шелками богатых нарядов всякий раз, когда им случается проходить по танцевальному залу или другому людному месту.

В коляске, удобно развалясь и держа в руках бамбуковую трость с набалдашником в виде огромной графской короны, изысканно украшенной резьбой и эмалью, ехал толстый, благообразный, тщательно выбритый человек в безукоризненном чёрном костюме. Он вдыхал свежий вечерний воздух с тем спокойствием и удовлетворением, которые порождает лишь долгое благополучие.

Достопочтенный сеньор излучал радость жизни, здоровье, достаток и свысока поглядывал на всех и вся. Если кто-нибудь из знакомых намеревался поздороваться с ним, величавый седок с самым непринуждённым видом отворачивался, не желая утруждать себя даже столь незначительным знаком вежливости.

Роскошный экипаж проехал уже более половины улицы, когда наконец толстяк дважды ткнул кучера в плечо своей дорогой бамбуковой тростью и приказал ему остановиться перед большим ювелирным магазином.

Двое приказчиков поспешно бросились к коляске, но наш герой остановил их выразительным жестом, а затем неторопливо, с достоинством вылез из экипажа и проследовал в магазин.

После того как солидный сеньор покинул коляску, грум с минуту постоял в почтительной неподвижности, держа одной рукой цилиндр, а другой — ручку дверцы; потом он с силой захлопнул её, испугав лошадей, которые ещё долго били о мостовую восемью подкованными железом копытами.

— Ваше превосходительство! — с любезной улыбкой приветствовал гостя хозяин магазина.

По его превосходительство не удостоил ювелира ответом. Вместо этого, заложив руки за спину и покачивая трость, словно маятник, он принялся разглядывать драгоценности, выставленные в открытых футлярах под стеклом прилавка.

Он осмотрел каждую по многу раз, не обращая ни малейшего внимания на объяснения, которые порывались ему дать ювелир и его служащие. Он то почти прижимался лицом к толстому стеклу витрины,