Отец шутливо насупился и тут же рассмеялся.

— Посмотрим, — сказал он.

Но по сердитому тону женщины Урсула поняла, что та никогда не уступит.

— Оба имени очень красивые, — сказала она. — Назовите ее Глэдис Аннабел Эмили.

— Ну, это уж, на мой вкус, тяжеловато выходит, — заметил мужчина.

— Видите! — вскричала женщина. — Он же упрямый, как осел!

— Такая хорошенькая, так хорошо смеется, а имени вот не дают! — заворковала Урсула, обращаясь к девочке. — Дайте мне ее подержать, — добавила она.

Мужчина передал ей ребенка, пахнувшего на нее младенческим запахом. Голубые фарфоровые глазки были так широко распахнуты, а улыбка ребенка была такой подкупающе заразительной, что Урсула почувствовала к нему огромную симпатию. Она все говорила с ребенком, все ворковала с ним. Прелестный ребенок, право!

— А вас-то как зовут? — неожиданно спросил ее мужчина.

— Меня — Урсулой, Урсула Брэнгуэн, — отвечала она.

— Урсула! — пораженно воскликнул мужчина.

— Это в честь святой Урсулы. Имя очень старинное, — поспешила оправдаться она.

— Эй, мать! — позвал он.

Ответа не последовало.

— Пем! — опять позвал он. — Ты что, оглохла?

— Чего? — Коротко отозвались из рубки.

— Как ты насчет Урсулы? — И он осклабился.

— Насчет чего-чего? — послушалось из рубки, и женщина опять показалась в дверях, готовая к новой стычке.

— Урсула — вот как девушку зовут, — мягко сказал он.

Женщина с ног до головы оглядела Урсулу. По всей видимости, ей понравилась тонкая грациозная красота незнакомки, элегантность ее белого платья и та нежность, с которой она держала на руках дитя.

— Ну а как это, если по буквам? — спросила мать, устыдившись собственной растроганности. Урсула сказала свое имя по буквам. Мужчина взглянул на жену. Лицо ее залила яркая краска смущения, и оно засияло светом застенчивости.

— Необычное такое имя, правда? — взволнованно сказала она, словно совершала бог знает какой дерзкий шаг.

— Так ты согласна назвать ее этим именем? — спросил он.

— Уж лучше, чем Аннабел, — решительно сказала она.

— А чем Глэдис Эмили — и подавно, — подхватил муж. Наступила пауза, потом Урсула подняла глаза.

— Так вы и вправду назовете ее Урсулой? — спросила она.

— Урсула Рут, — отвечал мужчина и самодовольно хохотнул, будто нашел что-то ценное.

Теперь настала очередь смутиться Урсуле.

— Действительно красиво звучит, — сказала она. — Мне надо что-то ей подарить, а у меня совсем ничего нет.

Она растерянно стояла в своем белом платье на палубе баржи. Тощий владелец, сидя рядом, глядел на нее как на посланницу иного мира, как на луч света, падающий на его лицо. Его глаза улыбались ей дерзко, но со скрытым восхищением.

— Можно я подарю ей мои бусы? — спросила Урсула. На ней была тоненькая золотая цепочка, на которую на расстоянии друг от друга были нанизаны самоцветы — аметисты, топазы, жемчужины и кусочки горного хрусталя. Бусы эти ей подарил дядя Том. Она очень любила это украшение. Сняв бусы, она поглядела на них с нежностью.

— Вещь ценная? — с любопытством спросил мужчина.

— Наверное, — отвечала она.

— Камни и жемчужины настоящие, бусы фунта три или четыре стоят, — сказал стоящий наверху Скребенский. Урсула поняла, что он ее не одобряет.

— Я должна подарить это вашему ребенку, можно? — обратилась она к владельцу баржи.

— Ну, — отозвался он, — не мне это решать.

— А что ваши матушка с батюшкой скажут? — с тревогой вскричала женщина, стоявшая у двери.

— Это моя собственная вещь, — сказала Урсула и поболтала бусами перед ребенком. Дитя растопырило пальчики, но схватить бусы не сумело. Урсула сама сомкнула девочкины пальчики, помогая ребенку взять бусы в ручку. Девочка помахивала блестящими концами бус в воздухе, и Урсула отдала ей украшение. А отдав, опечалилась. Но забирать бусы обратно не захотела.

Бусы выскользнули из детской ручки и блестящей кучкой валялись на грязной палубе. Мужчина нащупал их и поднял, заботливо и почтительно. Урсула следила, как заскорузлые толстые пальцы ищут ее сокровище. Кожа его руки была красной, на тыльной стороне поблескивали светлые жесткие волоски. Но при этом кисть была тонкой, жилистой и ловкой, и Урсуле вид ее нравился. Заботливо подхватив бусы, мужчина аккуратно положил их на середину своей ладони и сдул с них угольную пыль. Он был внимателен и молчалив. Потом он протянул Урсуле ладонь — жесткую и потемневшую, на середине, во впадине, поблескивали бусы.

— Возьмите назад, — сказал он.

Урсула вся сжалась, но, просияв, сказала:

— Нет. Теперь это вещь маленькой Урсулы.

И подойдя к ребенку, она надела бусы на тонкую, нежную и слабую шейку, защелкнув замочек.

Последовал момент замешательства, после чего отец склонился к ребенку.

— Что надо сказать? — проговорил он. — Как надо благодарить? Как ты скажешь: «Спасибо, Урсула»?

— Вот теперь она Урсула, — сказала от двери мать, улыбнувшись слегка заискивающей улыбкой, и подошла к ребенку, чтобы посмотреть поближе украшение на шейке.

— Она Урсула, не так ли? — сказала Урсула Брэнгуэн.

Отец глядел на девушку ласково, особенным взглядом — галантно-вежливо, но с примесью дерзости и легкой грусти. Его плененной душе девушка нравилась, но душа была несвободна и, как он понимал, навеки.

Урсула собралась уходить. Он поставил ей лесенку, чтобы легче было взобраться наверх, на причал. Она поцеловала дитя, которое было теперь на руках у матери, и пошла прочь. Мать рассыпалась в благодарностях. Отец молча стоял возле лесенки.

Урсула вернулась к Скребенскому, и двое молодых людей прошли над шлюзом, там, где кипела, поблескивая, желтая вода. Владелец баржи провожал их взглядом.

— Какие милые, — говорила девушка. — Он был так любезен, так любезен! И ребенок — просто лапочка!

— Любезен? — протянул Скребенский. — Женщина, я уверен, бывшая служанка.

Урсула поморщилась.

— Но мне понравилась его дерзость, а за ней скрытые мягкость и любезность.

И она поспешила прочь, радостно оживленная знакомством с этим чумазым и худым мужчиной, обладателем неряшливых усов. От встречи с ним в душе осталось теплое чувство. Он заставил ее ощутить богатство и наполненность собственной ее жизни. А вот Скребенский, как ни странно, создавал вокруг нее мертвенную пустоту, атмосферу стерильности, словно все вокруг обратилось в прах.

Спеша домой к праздничному ужину, друг с другом они почти не разговаривали. Он завидовал этому худому мужчине, отцу троих детей, завидовал дерзкой откровенности, с какой он восхищался женственностью Урсулы, восхищаясь ее душой и телом одновременно, и тело и душа мужчины грустно тянулись к девушке, восхищенные ее телом и душой, желая ее, понимая ее недоступность и в то же время радуясь ее совершенству и тому, что совершенство это существует и на мгновение можно приблизиться к нему.