своему боку и бедру. Она удобно приноровилась к его шагу, тесно впечатываясь в него. Идти так было очень удобно и заставляло его остро чувствовать свою мускулистую силу. Обвившая ее рука ощущала изгиб ее тела, и ощущение это было новым, как второе рождение, как погружение в жизнь, ее реальный, осязаемый и такой прекрасный абсолют. Словно рождение звезды. Все в нем растворилось в чувственном восторге прикосновения к этому твердому изгибу ее тела, к тому, на что опиралась его рука и все его существо.

Он повел ее в парк, где стояла почти полная тьма. Он приметил угол между двумя стенами, почти скрытый нависавшей над ним зеленью плюща.

— Постоим немного, — сказал он.

Сложив зонт, он пропустил ее перед собой в этот угол, куда не проникал дождь. Видеть теперь ему не было надобности. Все, что ему хотелось знать, узнавалось через прикосновение. Она была куском осязаемой тьмы. Он нащупал ее, обвил руками, тронул ладонями. Она была молчалива и непостижима. Но он и не хотел ничего о ней знать, а хотел лишь открывать ее. Открывать сквозь одежду и через прикосновение ее совершенную красоту.

— Сними шляпу, — сказал он.

Молча, покорно она сняла шляпу, после чего вновь очутилась в его объятиях. Она нравилась ему, нравилось чувствовать ее тело, и он хотел узнать его еще лучше. Он позволил пальцам бродить по ее щекам и шее. Как изумительно, какое удовольствие делать это в темноте. Он не раз касался так пальцами лица Анны и ее шеи. Ну и что из того? До лица Анны дотрагивался другой мужчина, не тот, кто ласкал сейчас девушку. И новое его «я» ему нравилось больше. Чувственное наслаждение, которое он испытывал, трогая лицо этой женщины, совершенно поглотило его, это казалось прикосновениями к самой красоте, красоте неизъяснимой. Сосредоточенно, восхищенно, радуясь своим открытиям, он мял руками ее тело так испытующе, нежно, с таким вожделением познавая ее, что и она начала млеть в этом совершенном чувственном упоении. В порыве чувственного восторга она сжала колени, бедра, чресла. Его это восхитило еще больше.

Но он терпеливо заставлял ее расслабиться, терпеливо, с улыбкой скрытого удовлетворения он вынуждал ее подчиниться своей мощной и хитрой силе, токам своего телесного возбуждения. Мало-помалу он перешел к поцелуям, и его настойчивость чуть не заставила ее сдаться. Он предвидел это — слишком беспомощен и беззащитен был этот полуоткрытый рот. Понимая это, он сделал первый поцелуй очень нежным, деликатным, ободряющим, таким ободряющим. И вот уже ее нежный и беззащитный рот обрел уверенность, даже смелость и стал сам искать его поцелуев. И он начал отвечать ей, очень медленно, мало-помалу углубляя поцелуи, делая их все проникновеннее, все крепче, крепче, так, что скоро она уже не могла их выносить и стала сгибаться под этой тяжестью. Она падала, падала, и его улыбка скрытого удовлетворения становилась все жестче, он обретал уверенность. И он направил всю силу своей воли на то, чтобы сокрушить ее волю. Но это оказалось слишком большим потрясением для девушки. Неожиданным ужасным усилием она выпрямилась, разорвав охватившее обоих блаженство.

— Нет, нет, не надо!

Этот ужасный крик, который она издала, был словно не ее, выкрикнутый чьим-то чужим голосом. Это внезапно возопил в ней мучительный страх. И был в этом какой-то трепет, было безумие. Нервы его полоснуло ножом, казалось, можно услышать треск — как от рвущейся шелковой ткани.

— Что случилось? — спокойно спросил он. — Что случилось?

Она опять приникла к нему, но уже дрожа и более сдержанно.

Ее крик доставил ему секундное удовольствие. Но он понял, что поторопился. Он проявил неосторожность. Несколько минут он обнимал, лишь успокаивая ее. Инцидент прошиб броню его совершенной невозмутимости и целеустремленности. Он еще упорствовал, пробуя вернуться к началу и подвести себя опять к решительному моменту, а там уж действовать осторожнее и добиться успеха. Ведь пока что ему везло. И битва еще не кончена. Но другой голос внутри него, пробудившись, подсказывал отпустить ее, плюнуть: пускай себе уходит.

Он успокаивал ее, баюкал в своих объятиях, гладил, целовал и опять подступал все ближе, ближе. Он пришел в себя, собрался. Даже не подминая ее под себя, он заставит ее расслабиться, оставить сопротивление. Мягко, нежно, бесконечно ласково он целовал ее, и казалось, все в нем источает любовь и негу. И вот уже на грани решительного перелома, совсем готовая сдаться, она вдруг застонала невнятно, сокрушенно:

— Не надо, о, не надо!

В его жилах бурлило сладострастие. На какую-то секунду ему показалось, что он теряет самообладание и продолжает, не помня себя, автоматически. Но наступила заминка, хладнокровная пауза. Нет, он своего не добьется. Он опять привлек ее к себе и успокаивал, лаская. Но уже без прежнего пыла и азарта. Она пришла в себя, поняв, что ему не овладеть ею. А потом, в последний момент, когда ласки его опять стали более бурными, а желание пересилило презрение к ней и холод его влечения, она вдруг резко вырвалась.

— Не надо! — вскрикнула она, на этот раз с ненавистью, и, выбросив руку, сильно его ударила. — Пустите меня!

На секунду кровь застыла в нем. И тут же он почувствовал, как внутри него расползается улыбка — жестокая, неодолимая.

— Ну что, что такое? — с мягкой иронией проговорил он. — Никто не хотел вас обидеть.

— Чего вы хотели, я знаю, — сказала она.

— Я тоже знаю, — согласился он. — Значит, мы квиты, не так ли?

— Но от меня вы этого не получите.

— Правда? Ну, не получу, так не получу. Тоже нестрашно. Ведь так?

— Так, — сказала девушка, несколько озадаченная его иронией.

— Значит, и шум поднимать не из-за чего. И можем просто поцеловаться на прощание, ведь правда же?

Она молчала в темноте.

— Или же вы хотите, чтобы я немедленно вернул вам шляпу и зонтик и вы сию минуту отправитесь домой?

Она по-прежнему молчала. Он разглядывал ее темную фигуру, стоявшую на самом краю — там, где тьма начинала редеть, и ждал.

— Давайте же расстанемся по-хорошему, если уж расставаться, — сказал он.

Но и тут она не пошевелилась. Протянув руку, он опять увлек ее в темноту.

— Здесь теплее, — сказал он, — и гораздо уютнее. Его решимости это не охладило. А вспышка ненависти лишь подхлестнула его.

— Я ухожу, — пробормотала она, когда его рука опять обвила ее плечи.

— Смотрите, как удобно вам так стоять, — сказал он, вынуждая ее принять прежнюю позу и тесно прижимая к себе. — Зачем же так хотеть уйти?

И постепенно вернулось прежнее опьянение, вернулся прежний пыл. Почему бы не овладеть ею в конце концов?

Но она все еще подчинилась не полностью.

— Вы женаты? — наконец спросила она.

— А если и так? — сказал он.

Она не отвечала.

— Я же не спрашиваю, замужем ли вы, — сказал он.

— Вы прекрасно знаете, что нет, — запальчиво возразила она.

О, если б только вырваться, сбросить эти путы!

Но в конце концов она отстранилась, холодно и решительно. Спасена. Но спасение вызвало в ней лишь гнев еще больший, нежели опасность. Разве не холодным презрением веяло от него? А ее все еще так мучительно к нему тянет.

— Увидимся на той неделе — в следующую субботу? — предложил он, когда они вышли из парка.

Она не отвечала.

— Приходите в «Империю» и Герти возьмите, — сказал он.