Шилейко в первый раз был женат церковным браком и не решился на развод. Поэтому он сводил Аничку просто в домоуправление, и Ахматова считала брак зарегистрированным. Только расходясь с Шилейко, она поняла разницу между загсом и домоуправлением.
Во время «брака» с Ахматовой Шилейко сильно влюбился, а после «развода» — самым патриархальным образом женился.
Гаршин («мой муж — он врач, профессор») сначала был женат, овдовев — жениться раздумал. Анна Андреевна кричала на него. Берлин, естественно, никогда об этом не думал, так же, как и Бродский. Самый крепкий ее треугольник — с Николаем Пуниным, длившийся пятнадцать лет (столько, сколько Лилина история с Маяковским — до его смерти, не до женитьбы на другой, конечно). В треугольниках Ахматовой никогда не было второго мужчины. Всегда — она была второй женщиной. Никогда — главной.
Пуниной она и не помышляла быть — ею была Анна Евгеньевна, в девичестве Аренс <…>.
Николай Николаевич Пунин иногда называл Ахматову своей женой, но женой, хоть и животно страдавшей от «нового быта», никогда не перестала быть Анна Евгеньевна Пунина — ни сама для себя, ни — никогда — для окружающих, ни для самого Пунина. Он был просто несколько двоеженцем.
Ну а теперь займемся геометрией. Попробуем наложением проверить, подобны ли эти треугольники: ахматовский и бриковский.
О САКРАМЕНТАЛЬНОМ
Даже те, кто не прочел ни одного стихотворения Маяковского, кроме школьного «Стихи о советском паспорте», до сих пор интересуются, кто давал деньги на жизнь и почему Осип Максимович тоже садился за стол.
О семейной жизни Ахматовой таких вопросов не возникает.
Получила обеспечение Цекубу за ноябрь — 59 рублей. Из них двадцать пять рублей пошлет Леве, двадцать пять — Пуниным, пять рублей даст Аннушке (все домработницы — Аннушки, услуги для себя Ахматова оплачивает отдельно от Пуниных), и пять оставит себе.
Это проза. К прозе Ахматовой примешивалась надсадная драма.
Разговорная книжка 1926 год, без даты: (они с Пуниным имеют блокнот, в котором переговариваются)
А. Вы сегодня 2 раза сказали при чужих, что я бездельница и притворяюсь больной, когда надо работать. Это правда, и так как вы оба работаете, вам неприятно на меня смотреть. Чувство вполне естественное! Потому-то я вас сразу простила днем. Но мне больно, что вы опять повторили это при Лукницком, который, как вы знаете, все записывает.
А. Мир уже был сегодня днем, а через 2 часа Вы повторили те же слова…
Осип Максимович Брик, несомненно, где-то работал, но кормильцем семьи был Маяковский. Кормил хорошо — хорошая одежда, поездки на курорты (Николай Пунин на курорты ездил с семьей — Анной Евгеньевной и дочерью), за границу.
Любовник Лили (за фильдеперс она ничем не была обязана) шикарный кинорежиссер Лев Кулешов был владельцем единственного в Москве «форда». Лиля объявила Маяковскому, что не хочет отставать.
Маяковский обещал подарить Лиле машину. <…> Лиля загорелась, она любила все новое, модное, передовое, удобное, она представляла себя за рулем. «Это будет очень современно», — записала она в дневнике. А Маяковский хотел ее порадовать — тем более теперь, когда любовь ее к нему охладевала, если не охладела. В 1928 году он ехал в Берлин и Париж. <…> 10 ноября приходит долгожданное: «Покупаю Рено. Красавец серой масти
6 сил 4 цилиндра. Целую, люблю. Твой Счен» <…>.
Она хотела серый цвет. И женщина, у которой в Париже был роман с поэтом (Татьяна Яковлева), помогала подобрать подходящий оттенок. «Как велела Лиличка» — уточнял Маяковский. Такова была власть Лили Юрьевны над ним.
ЛЮБОВЬ
20 марта 1923 года.
Это самый-самый разгар, «жаркое» начало их романа.
Когда я вернулся и пришел к Ан., она страшно обрадовалась, и так чувствовалось, что она уже долго и мучительно ждет. А у меня было выработанное решение: видеть ее только раз в неделю — хочу, очень хочу жадно работать. И это она почувствовала. Страшно рассердилась. Все кончено. Она знает, что наши отношения кончились. Я тоже так думаю.
Ахматова потом выдумывает какие-то нереальные тонкости, чтобы объяснить равнодушие к ней разных мужчин, но нет ничего в любви такого, на что бы не нашлось джокера у Лили Брик.
«Но ведь такой ключ к биографии Гумилева только от вас и можно получить, — сказала я. — Вряд ли Николай Степанович объяснял своим дамам — Одоевцевой, в частности, — что он любит ЕЕ, чтобы доказать свою любовь к ВАМ». — «Разумеется, — спокойно ответила Анна Андреевна. — Вот почему я и считаю себя обязанной продиктовать свои показания».
Она напрасно нагнетает юридические термины: показания, данные заинтересованным лицом, не имеют силы. Должна была сказать сама Одоевцева. Как сказала Наташа Брюханенко. Но это другое дело — это Лиля Брик.
Я пришла его навестить. У меня была новая мальчишеская прическа, одета я была в новый коричневый костюмчик с красной отделкой. «Вы ничего не знаете, — сказал Маяковский, — вы даже не знаете, что у вас длинные и красивые ноги». «Вот вы считаете, что я хорошая, красивая, нужная вам. Так почему же вы мне не говорите, что вы меня любите»? — «Я люблю только Лилю. Ко всем остальным я могу относиться хорошо или очень хорошо, но любить я уж могу только на втором месте. Хотите — буду вас любить на втором месте»? — «Нет! Не любите лучше меня совсем», — сказала я.
Наталья Брюханенко.
Если бы такие «показания» давала Лиля Брик — даже «спокойно», как Анна Андреевна, — вера была бы уже немного другая.
ПРО ЭТО
