Потом я повторила, что в стихотворении «Как мой лучший день» мне не нравится казенное «отмечу». Сейчас это слово ассоциируется с казенными речами или с выпивкой. «Отметить 25-летие со дня»; «отметить юбилейную дату»… Выпить и закусить.
Какой хочешь день — и красный день календаря, и хоть какой по-женски радостный, критический, по-нынешнему.
Исправила на по-ахматовски туманно и изысканно:
Она — поет. Но оказывается, пела — это вовсе не пела…
«Исправлю», — согласилась Анна Андреевна всемилостливейше, а затем открыла мне секрет, которого я никак не ожидала. Оказывается, тут на самом деле совсем не «отмечу» и совсем не о победе.
То есть стремительным домкратом, обгоняя солнце, летела. Что, куда — все равно. На самом деле это были стихи к разрыву с Гаршиным, как она к нему, обгоняя солнце, летела, отмечая в полете что- то белыми камнями, а он не захотел жениться.
Когда она перелицевала их, переадресовала победе — слог сразу отозвался на ложь — этим инородным, бюрократическим «отмечу».
Это тоже не пародии злопыхателей.
И в заключение.
Угадайте, товарищи, кто это написал?
АЛЕКСАНДР БЛОК В НОВОМ ПАЛЬТО, ИЛИ СРАМ № 1
Ахматова говорит об Александре Блоке.
Она, современница, была с ним едва знакома, она не нравилась ему как женщина, и она казалась ему пигмеем от поэзии. Никакого сколько-нибудь ловкого объяснения, почему же это ОНА не стала Прекрасной Дамой, не придумывалось. Она кричала на всех углах, что это только в «народных чаяниях» их хотят поженить, как равных, как Солнце с Луной — чтобы породить эти чаяния. А потом стало ясно, что время сработало на нее: хоть почти ничего он не сказал о ней в дневниках, хоть никто их вместе не видел, хоть ничего придумать не удалось — тем многозначительней казалось молчание — если это молчание подчеркнуть.
Ее женский дневник сводится к одной случайной встрече на железнодорожной станции, Он спросил, с кем она едет… Более не произошло ничего.
«И так как он был не только великим поэтом, но и мастером тактичных вопросов…» Далее, в качестве иллюстрации, приводится бестактнейший вопрос Блока: одна ли она едет в поезде или не одна. И все эти точные перечисления встреч и слов служат какому-то одному несомненному умолчанию.
Для того и пишется. Какому умолчанию? Ведь кроме этого — ничего не было и быть не могло. Намек только на космическую любовь, как и он не стал ее милым мужем.
Ну на что можно намекать? Вопрос Блока был самый простой и тактичный.
В 1965 году она старается вбить в голову людям — хитроумнейшим способом — мысль о влюбленности в нее Блока.
«Блок был таким милым, таким хорошим, что я не в обиде, если считают, что у него был со мной роман!»
Как мало надо быть знакомой с Блоком, чтобы сказать о нем так содержательно.
В семье Бекетовых известно письмо его малокультурной бабушки его отцу:
«У меня был твой Саша. Такой молодец, в новом пальто». Это все, что она нашла сказать о двадцатилетнем внуке, каким был в то время Александр Блок.
Блок спросил: «Вы одна едете?» — Одна. По логике ее намеков, он должен был впрыгнуть за нею в вагон. Все-таки она не ответила ему: со свекровью и братьями мужа — тогда-то мы обязаны бы были поверить, что Блок поджидал ее на станции Подсолнечная, как Вронский Анну Каренину.
Ахматова по памяти цитирует дневники Блока: «Читала Ахматова. Она уже волнует меня». Великолепная память подводит: в оригинале «Читала стихи, уже волнуя меня». Между «волновать» и «читать, волнуя» есть разница.
Ахматова читает изданные записные книжки Блока и предается разбуженным ими псевдовоспоминаниям.
А вот мы втроем (Блок, Гум<илев> и я) — прямо Лиля Брик с Бриком и Маяковским
