1912 год.
«Все мы бражники здесь, блудницы»…
Мой дружок: опыт жизни научит вас отличать подлинное от литературных самолюбий — и от женских самолюбий: Анна Андреевна не простила Блоку того, что он не стал одним из пажей в ее свите; не простила ему также записи: «По телефону меня истерзала А. А. Ахматова».
Ирина Грэм — Михаилу Кралину.
Был у Ахматовой. Она показывала мне карточки Блока и одно письмо от него, очень помятое, даже исцарапано булавкой. Письмо — о поэме «У самого моря».
Блок.
Об Ахматовой: «Ее стихи никогда не трогали меня. В ее «Подорожнике» мне понравилось только одно стихотворение». Об остальных он отзывался презрительно:
Твои нечисты ночи.
Это, должно быть, опечатка. Должно быть, она хотела сказать:
Твои нечисты ноги…
«Ахматову я знаю мало. Она зашла ко мне как-то в воскресенье (см. об этом ее стихи), потому что гуляла в этих местах, потому что на ней была интересная шаль, та, в которой она позировала Альтману».
Wallis, by accident or design, caught a glimpse of him one murky afternoon as he left York House, St James Palace, in the polished black royal Daimler to go to Buckingham Palace to attend his sick parent. She claims she was on her way to pick up her husband in the City when she beheld this sight; in fact Ernst was always brought home by chauffeur, and the Palace was not on the direct route from Upper Berkeley Street. It is probable, therefore, that like so many fans she was simply waiting to catch a glimpse of the Prince.
Уоллис, запланированно или случайно, одним пасмурным вечером сумела увидеть мельком принца Уэльского, когда он на черном лакированном королевском «Даймлере» отъезжал от дворца Сент-Джеймс в Букингемский дворец навестить своего заболевшего отца. Она утверждала, что увидела его, когда ехала забрать с работы в Сити своего мужа. Но на самом деле Эрнста всегда привозил домой шофер, а Дворец не был по дороге от дома на Верхней Беркли-стрит. Таким образом, скорее всего, она, как великое множество фанатов, просто специально поджидала момент, чтобы мельком увидеть принца.
Это та самая Уоллис Симпсон, ради которой принц Уэльский, ставший к тому времени Эдуардом VIII, отречется от трона. Ахматовой, технологиями владевшей не хуже и времени так же не жалевшей, повезет меньше.
А где же проживал Блок, чтобы к нему можно было запросто, гуляя, забрести?
Это старый, сформировавшийся еще к концу прошлого века, район, но петербуржцы, живущие вне Коломны, бывают здесь не чаще, чем в Москве или в Хельсинки.
Прийти домой к мужчине, в особой шали — довольно смело. Особенно для «замужней женщины и матери двухлетнего сына».
«И вот там много говорили о вас, о Блоке, о ваших отношениях с Блоком». И вдруг Анна Андреевна как бы вспылила: «Что такое? Какие отношения? Никаких отношений не было!» И даже сказала фразу, которая запомнилась очень, я ручаюсь за точность: «Как это могло быть? Мы просто очень уважали друг друга. У него была красная шея, как у римского легионера».
Так можно сказать, когда совсем нечего сказать. Здесь даже не подходит новое пальто, потому что там бабушка просто не увидела, Ахматовой не было возможности смотреть.
За эти слова я ручаюсь. Что, в общем — не могло быть никаких романтических отношений и не было.
Почему это не могло быть? Из-за красной шеи? Это не повод отменять романтические отношения. Даже наоборот. И что-то не слышно было, чтобы внешность Блока отталкивала дам. Такие сведения есть как раз о Николае Гумилеве. Например, у Берберовой. И с чего бы у него была красная шея? Как у Алексея Толстого, от обжорства? — у умершего от голода Блока?
Корней Иванович как-то говорил: «Никогда не забуду: шел по какому-то ленинградскому проспекту Блок и нес на ладошке кусочек творогу. И он его нес как причастие, с каким-то просветленным лицом от голода». Но это a propos.
Еще — о Блоке. Когда Анна Андреевна прочитала записные книжки Блока и увидела, что не оставила в них следа — это уязвило ее. Не раз я слышала ее высказывания в таком духе: «Как известно из записных книжек Блока, я не занимала места в его жизни…»
Наверно, на то та многозначность, отмеченная Чуковской, и намекает — что из записных книжек известно одно, а из не записных — из чего-то такого таинственного — известно совсем другое.
Так или иначе, пять открытых «а» Анны Ахматовой обладали гипнотическим эффектом и естественно поместили имени этого обладательницу в начало алфавита русской поэзии.
Анна Горенко сказала ААА, но ей не удалось сказать БББ: ей не дались ни Блок, ни Берлин, ни даже Бродский, которого она «сама вырастила» — для подпитки своего фальшивого бессмертия.
К сожалению, от вначале приходящего на ум предположения о том, что Бродский влюбился в нее, остается неопределенное ощущение того, что в конце концов она заставила его жениться. И он стал пытаться убедить окружающих, что брак был по любви. Читатель — соучастник поэзии, читательница чувствует себя «смуглой леди его сонетов» — ведь именно ей он открывает свое сердце. Портрет надменной жены в гостиной ее раздражает. Бродский, как князь Мышкин, знал, кого он любит. Перефразируя Марину Цветаеву — «не было у Донны Анны Дон Жуана, более известного под именем Иосиф Бродский».
Ну и послушаем дальше нашу сказку про белого бычка.
…Шестидесятые годы. Ахматовой — за семьдесят. Под предлогом помощи в переезде к ней приходит познакомиться едва двадцатилетний литератор.
