Эдвард с удивлением увидел в дверях молодую японку.

— Какой сюрприз! — сказал он. — Не зайдете ли?

Звали ее Аса Токугава, и она была родственницей Акира-сан; похоже, все в Мебосо приходились родственниками этому господину, хотя бы косвенно. Эдварду и Асе еще не доводилось потолковать с глазу на глаз, хотя эта девушка занимала его мысли.

Эдвард предложил ей чаю, она отказалась.

— Должно быть, вы заняты… приготовлениями? — наконец выдавил он.

— Почти все готово. Я должна только поговорить с вами.

— Ради Бога.

— Ваш сын… очень дорог мне. Вы верите мне?

— Я решил посетить вашу завтрашнюю свадьбу, можете не уговаривать меня.

— Я счастлива, что вы будете на нашей свадьбе, мистер Фрост, очень счастлива. Но я надеюсь на большее: что вы будете рады за нас с Реджи. И, может быть, благословите нас, пожелаете добра.

Он вздохнул:

— О, моя дорогая девочка.

— Вам не нравится наш народ?

— Вы заблуждаетесь! Я считаю ваш народ великим и горжусь всем, чего мы достигли вместе с твоими родственниками. Тем не менее есть вещи непререкаемые. Дело в том, что британец не должен жениться на японке.

Глаза Асы вспыхнули.

— Все дело в происхождении, — попытался объяснить Эдвард. — Реджи обязан гордиться им. А он хватается за любую возможность пренебречь им. Боюсь, и ваша женитьба представляет собой еще одну попытку в этом направлении. Понимаю, что звучит это некрасиво. Но национальность — серьезная вещь, и шутить с нею нельзя.

Аса казалась оскорбленной.

— Полагаю, — продолжил Эдвард, — ваша семья испытывает сходные чувства.

Тут глаза девушки обратились к собеседнику.

На самом деле аргументы Эдварда бледнели в сравнении с бурей, разыгравшейся в доме Токугава. Из своего катастрофического путешествия в Англию Реджи вернулся в Японию совершенно другим человеком — уже не мальчишкой, в этом не оставалось сомнений, — и пережитое при нападении бипланов вселило в него страстную и иррациональную ненависть не только к Британии, но и ко всей Европе, всему Западу. Мысль о том, что его можно пристроить в Кембридж, сразу сделалась нелепой. Реджи более не скрывал своих симпатий к Японии, и когда он объявил, что хочет жениться на Асе Токугава, дочери кузена самого Акира, Эдвард понял, что возражения его бесполезны.

Однако семейство Асы противодействовало молодым еще более открыто. Семья разумно считала межрасовые браки ошибочными, и ей удалось бы расстроить свадьбу, если б не один фактор.

Флот — точнее, стайка — из двадцати готовых орнитоптеров уже располагался на летном поле Акира-сан. Несколько аппаратов продали другим магнатам — самым состоятельным членам японского общества, и крылатая машина уже запорхала от острова к острову, символизируя лучшее будущее, воплощаемое японским изобретательством. Почти все в Японии видели орнитоптеры или слыхали о них и были взбудоражены. Орнитоптер романтизировал японскую технику, и повесть о Реджи Фросте и его рискованном полете во Франции приобретала известность. Японцы толковали ситуацию как пример враждебности Запада, чьи жесткокрылые ястребы набросились на беззащитную птицу. Реджи делался некоторым подобием народного героя, отвергнувшего собственные корни и возвратившегося, чтобы стать пилотом. Когда пошли слухи о том, что Акира-сан стремится предотвратить их свадьбу с Асой, общество вознегодовало. Пресса начала критиковать магната. В конце концов семья Асы решила, что лучше пожертвовать дочерью, чем рисковать ослаблением власти.

— Моя семья берет на себя ответственность за то, — сказала Аса, — что наш союз будет основан на разумных принципах.

Эдвард заставил себя улыбнуться: с этим он согласиться не мог. Но вместо всего, что просилось на язык, сказал:

— Желаю вам обоим счастья. Всех успехов и благополучия.

Слова эти, похоже, обрадовали Асу. На следующий день, стоя на свадьбе с приколотым к лацкану эмалевым английским флажком, Эдвард совершенно не ощущал себя несчастным. Возможно, он куда резче протестовал бы против этого брака, если бы встретил в Англии более теплый прием. Он надеялся остаться там в качестве представителя орнитоптерного завода Акира-сан. Однако даже успешные испытания аппарата не смогли заинтересовать его соотечественников, не способных в своей надменности увидеть в орно нечто большее, чем нелепое ответвление от магистрального пути развития самолетов с жестким крылом.

Поэтому он тоже вернулся в Японию. В Мебосо. На месте рисовых полей выросли современные дома, появилось уличное движение. Расширились и соседние селения: люди перебирались сюда, привлеченные работой, участием в строительстве орнитоптеров. В долине сохранили одну только ферму, производившую гусей — на перья. Город рос, военные все чаще посещали его, и Эдвард нередко ощущал укол волнения, замечая инспектировавших фабрики людей в мундирах.

На меня они не в состоянии повлиять, твердил он себе. Настроения японцев не способны повредить орно.

Оно вполне походило на перо. Оно было мягким. Оно опускалось на землю парящим движением настоящего перышка — если выпустить его из рук. Только когда Эдвард подносил его к носу, становилось заметным, что от этого пера пахнет… нефтью.

«Перо» было рукотворным, однородным изделием, не имеющим ни стебля, ни лопасти, и хотя Эдвард не сомневался в том, что до гусиного ему далековато, главное тем не менее уже было ясно: перо это подлежит усовершенствованию, и раз его смогли изготовить однажды, значит, этот процесс нетрудно повторить и тысячу, и миллион раз.

Положив искусственное перо в карман, он отправился разыскивать Хирото.

Никто из них не заказывал искусственных перьев; дела гусиной фермы шли хорошо, а реклама только подстегивала пристрастие населения к гусятине. Просто как-то утром руководитель материаловедческой группы вручил это перо Эдварду.

По чьей же инициативе его разработали?

Эдвард не мог определить точного момента, когда исследовательская работа вышла из-под его контроля. Материалы, техника, газодинамика машущего полета — работы в этих отраслях по необходимости были переданы в другие руки. Он не мог более уследить за достижениями в каждой отрасли, и успел заметить, что, хотя совместные совещания отделов начинались с участием английского переводчика, разговор быстро переходил на японский язык. Никто не протестовал и даже не замечал, если Эдвард выскальзывал из зала до окончания заседания.

Перо было лишь одним из миновавших его новшеств. Контроль за эволюцией технологии производства орнитоптеров находился теперь в его руках не более, чем руководство развитием Мебосо. Рикши исчезли. Печь на склоне южного холма погасла, выдохнув из своего чрева последний пламенный язык. Кварталы дешевой застройки закрывали собой конец долины, вблизи них вырос новый технологический институт. Начала развиваться даже соседняя долина, чего Эдвард не замечал, пока из-за гребня не показались башни, растущие стараниями неведомого промышленного концерна.

Наверное, он слишком редко отрывался от собственной работы.

На летном поле, выстроившись рядами, сидело уже больше сотни орно. Прикрыв крыльями кабины, они дожидались покупателей. Взлетная полоса принимала орнитоптеры или отправляла их в Киото. Колоссальное увеличение подъемной силы крыльев позволило машинам перевозить грузы или пассажиров. Или войска. Или оружие. Эдвард видел проект орно, загруженного в основном боезапасом и пушкой устрашающего калибра, хотя и не принимал участия в создании такого аппарата. Национальный энтузиазм