— Встречая противника, самурай должен думать не о нем, не о себе, не о движении вражеского меча. Самурай, обладающий мусин, не рассуждает, какое движение будет следующим. Он действует, как подсказывает ему чутье. Мусин — это стихийное понимание каждой ситуации в тот момент, когда она возникает.

— Откуда мне знать, что случится в бою? Вы хотите сказать, самурай должен видеть будущее?

Сэнсэй Хосокава усмехнулся. Предположение его позабавило.

— Нет, Джек-кун. Хотя может показаться, что они так и делают. Нужно научить разум, чтобы он, как вода, свободно тек навстречу любой возможности. Это идеальное состояние для битвы — ты ничего не ждешь, но готов ко всему.

— Но как мне приобрести мусин?

— Прежде всего нужно повторять удары много тысяч раз, пока они не станут получаться сами собой. Пока не поймешь, что меча нет.

Джек поглядел на друга. Тот внимательно слушал наставника. Понимал ли Тадаси, что значит «нет меча»?

— Но как же это? — спросил Джек, надеясь, что вопрос не покажется глупым. — Как моя катана может исчезнуть?

— Для этого нужно стать с ней единым целым.

Сэнсэй Хосокава выхватил из ножен катану и поднял ее.

— Когда она будет существовать лишь в твоем уме и сердце, — сказал он, приставив острие прямо к сердцу Джека, — тогда ты и почувствуешь, что ее нет. Ведь удар наносишь не ты, а рука твоего разума.

Джек мало что понял. Догадался только, что мастер передает ему великую мудрость. С другой стороны, сэнсэй, похоже, что-то утаил. Если Джеку разрешили участвовать в Круге трех и умение биться «без меча» настолько важно, почему тогда сэнсэй Хосокава не дает ему в руки настоящую катану?

— Простите, учитель, но, если вы не разрешаете мне браться за меч, как же я добьюсь успехов?

Лицо сэнсэя Хосокава стало твердым, как камень.

— Когда начнешь постигать мусин, тогда и разрешу.

Джек ухватился за новую соломинку. Теперь ему отчаянно хотелось достичь «пустоты ума».

— Сколько времени нужно, чтобы овладеть мусин?

— Пять лет.

— Так долго? Я не могу ждать пять лет, — расстроился Джек. — Что, если я буду работать изо всех сил?

— Тогда десять.

Джек совсем растерялся:

— А если я буду отдавать этому все время?

— Тогда уйдет двадцать.

Огромный храмовый колокол ударил в сто восьмой раз. Низкий звучный гул наполнил ночь. В воздухе плыли завитушки благовонных курений. Повсюду в Зале Будды, словно созвездия, мерцали огоньки свечей.

Джек вместе со всей школой ждал, когда длинный деревянный молот остановит свой ход.

— Пусть в новом году вам сопутствует удача! — провозгласил Масамото.

Самурай в красном, как пламя, кимоно с гербом феникса стоял перед огромной бронзовой статуей Будды.

В Нитэн ити рю праздновали Гандзицу. Джек обнаружил, что у японцев новый год начинается не первого января, как на Западе, а по китайскому календарю — на несколько недель позже, ближе к весне.

Честь последний раз ударить в храмовый колокол, отмечая наступление полночи, выпала сэнсэю Ямада. Теперь он стоял на коленях перед Буддой, испрашивая благословения для школы.

Ученики в самых красивых кимоно выстроились в очередь. Она тянулась вдоль стен зала, сворачивалась кольцами, словно дракон с чешуей из драгоценных каменьев. На Джеке было кимоно из бордового шелка, которое подарила ему мать Акико, когда он уезжал из Тоба. На кимоно был герб Масамото, феникс, вышитый тончайшими золотыми нитями. При каждом движении мальчика он сверкал и переливался, отражая свет. Но даже такое одеяние не могло сравниться с великолепным нарядом Акико. В волосах у нее красовалась пурпурная орхидея. На кимоно, сверкая, переплелись желтый, зеленый и синий. Казалось, оно соткано из крыльев бабочек.

— А почему колокол прозвонил именно сто восемь раз? — спросил Джек, пока они ждали своей очереди, чтобы получить первое благословение в этом году.

Он, христианин, не всегда понимал обычаи буддистов.

Акико не ответила. Она о чем-то задумалась и смотрела перед собой невидящим взглядом. Лицо девочки сегодня казалось бледнее, чем обычно.

— С тобой все в порядке? — спросил Джек.

Акико моргнула, и ее взгляд снова стал осмысленным.

— Да, все хорошо.

Джек внимательно смотрел на нее. Девочка улыбнулась, но в глазах у нее блеснули слезы.

Рядом, поправляя длинные рукава, стоял Ёри — кимоно было слишком велико для его фигурки. Он ответил вместо Акико:

— Буддисты верят, что человек страдает из-за ста восьми страстей или грехов. С каждым звоном колокола один из грехов исчезает, и зло, совершенное в прошлом году, прощается.

Какой любопытный способ, подумал Джек, воспитанный в убеждении, что отпускать грехи может один Господь.

Мальчику показалось, будто колокол еще звучит у него в голове. И тут он заметил, что сэнсэй Ямада тихонько ударил по большой бронзовой чаше. Одновременно старик монотонно постукивал по дощечке и что-то шептал каждому ученику по очереди. Чаша словно пела, звук лился и лился, совершая вечный путь по кругу.

Когда подошла их очередь, Акико тихо сказала:

— Делай, как я.

Джек уже начал думать, не лучше ли остаться в сторонке, но понял: к иноверцам относятся все хуже, а значит, ему сейчас никак нельзя выделяться. Если он покажет, что принимает японские обычаи, к нему будут лучше относиться. А кроме того, как сказал однажды сэнсэй Ямада, религии — нити одной циновки, только они разного цвета.

Джек внимательно следил за Акико. Она подошла к большой чаше с песком, взяла из коробки, стоявшей рядом, палочку благовоний и зажгла ее от свечи. Палочку Акико воткнула в песок, рядом с множеством остальных — чаша уже напоминала огромную подушку, утыканную дымящимися иглами. Акико дважды поклонилась бронзовому Будде, два раза хлопнула в ладоши и поклонилась в последний раз. Сэнсэй Ямада подозвал ее к себе. Девочка опустилась перед ним на колени и с поклоном отдала свою орхидею.

Джек вдруг понял, что у него нет никакого подарка для Будды. Он и придумать ничего не успел, как подошла его очередь. Оставалось только подойти к чаше. В ноздри потек древесный аромат. Мальчик повторил то, что делала Акико, затем встал на колени и неловко поклонился сэнсэю Ямада.

— Простите, учитель, — начал Джек, кланяясь опять в знак извинения, — но у меня нет подарка.

— Не волнуйся. Просто ты еще не знаешь хорошенько наших обычаев, — ответил старый монах, спокойно улыбаясь ему. — Лучший дар — честное, искреннее сердце. Вижу, что его ты и принес к алтарю. В награду я благословляю тебя.

Сэнсэй Ямада начал буддийский напев, который скатывался с его губ и завораживающим теплом лился в уши:

— Как ласковые дожди наполняют ручьи, ручьи впадают в реки, а реки стремятся в океаны…

Голос, мягкий, словно шелк, сплетался со звоном поющей чаши. Веки мальчика отяжелели…

— Пусть и сила твоей доброты так же течет, исцеляя и пробуждая все живое…

В ушах Джека дрожал стук деревянной дощечки, мальчик плыл куда-то, а тело наполнялось легкой