— О господин. Аллах благословит вашу безмерную щедрость…

Надежда подняла ресницы, голубое хлынуло на евнуха.

— Господин, возьмите и ее. Она меня спасла. Она, как и я, русская.

Надежда говорила на прекрасном турецком языке.

У евнуха было белое отрешенное лицо, но он улыбнулся Надежде. Достал второй мешочек, развязал тесемки, вытряхнул на руку золотой, подумал и вытряс еще один.

— Я покупаю и ее.

Над великим Берекой издевались. Пожалуйста, на удовольствие, если это стоит денег. За приблудную ему заплатили по-царски, за царицу — по-нищенски. Как вам угодно, господа! Берека спорить не будет.

Он с поклоном принял деньги, но потом быстро достал из карманчика пару серебряных монеток и протянул евнуху:

— Господин, возьмите сдачу.

Евнух, поджав губы, посмотрел на согбенного Береку, на серебро и взял его. Засмеялся, подмигнул Береке, подкинул на руке мешочек с золотом, протянул его было еврею, но вдруг передумал. Опять засмеялся и, смеясь, пошел прочь, пряча за пояс свое золото. За евнухом в окружении его слуг шли Надежда и Авдотья — рабыни.

Казачий лазутчик Федор Порошин, приставший к богомольцам в Азове, пройдя длинный путь степями, горами, морем, помолившись в крымских пещерных монастырях, наконец прибыл в Константинополь.

Богомольцев великий город не только не потряс, но и не заинтересовал. С пристани — гуськом до православного монастыря, прикладываться к святыням, потом в трапезную, поели и спать. А до ночи глаза вылупишь, солнце только- только гору зенита одолело. И впервые за всю дорогу инок Афанасий проявил несогласие с братией. Чтобы лишних разговоров не заводить, вышел как бы по нужде, а сам на внешний двор и к воротам. Ворота закрыты, сторож тут как тут.

— Куда, святой отец?

— На город поглядеть.

— У нас этак не положено — а сам в удивлении будто бы. — Гляжу я — русский, а по-гречески говоришь.

Спохватился Федор, в пути он никаких языков будто бы и не знал.

— Нельзя ли мне отца Никодима повидать?

— Можно. С охотой провожу русского ученого монаха.

По дороге стал вопросы задавать: кто, откуда, у кого грамоте обучался.

Смекнул Федор: зря спросил об отце Никодиме. Отступать, однако, поздно.

— Я из далекой пустыни, из-под славного города Костромы, где от поляков наш царь Михаил во время смуты скрывался. В пустыни наш святой отец Геннадий спасается, он был в Константинополе и велел мне отцу Никодиму передать благословение и поклон.

Наплел, может, и вовсе несуразное, но монах как будто поверил.

Отец Никодим жил в великолепных покоях. Не простой, видно, монашек.

— От отца Геннадия благословение тебе и поклон, отче, — забубнил Федор, ибо служка медлил уходить.

— От отца Геннадия? — обрадовался Никодим. — Рад, рад! Где он теперь?

— В нашей Сандогорской пустыни, близ Костромы.

— У него греческому учился?

— У него, у подвижника нашего.

— Как зовут тебя?

— Афанасий в иночестве.

— Прими же, инок Афанасий, благословение мое.

Служка ушел.

— Помолимся, — сказал отец Никодим и принялся читать молитвы.

Наконец он поднялся с колен.

— Как же это тебя, Афанасий, угораздило спросить обо мне у вратника нашего? Он не столько богу, сколько туркам служит.

— Прости, святой отец, дьявол попутал.

Федор достал с груди медный с прозеленью крест.

— Вон ты откуда, инок Афанасий! Зачем тебя послали твои друзья, я догадываюсь. Только не время нынче подобно времени Нерона. На православных в Константинополе ныне гонения. Были аресты и казни… Однако за дело! Нам придется искать помощи у человека премерзкого. Людьми тот человек торгует, но уж если он пошел на сделку, не выдаст и не обманет. Имя ему Берека!

— Иудей?

— Охотнику за тайнами нет дела до рода-племени и вероисповедания, брат мой. Берека мне кое-чем обязан, и он не откажет в помощи, разумеется, небескорыстно.

— Я привез деньги и драгоценности.

— Берека деньги умеет добывать сам. От казаков он потребует какой-либо другой мзды.

Порошин вел беседу натужно. Он все еще никак не мог прийти в себя от изумления. Он в Константинополе, хоть города не видал толком, но ведь увидит. Город за стеною. Сама Византия за стеною!

— Не знаю, что попросит Берека, — сказал, — но казаки ни верою, ни правдою не поступятся.

— Берека знает, что просить. Он торговец, и запросы его не превысят разумного. Встречу берусь устроить завтра.

— Как мне выбираться назад?

— Паломники пробудут в городе три дня… Я помогу тебе заболеть. Ты отстанешь от своих. Пока наше дело будет вариться, 'выздоровеешь'. А там я переправлю тебя…

— Отец Никодим, ты столько наговорил, что я хочу знать, где мне ждать в случае беды казачью чайку?

Отец Никодим задумался.

— Ты прав, брат мой! Загадывать на будущее в наши дни опасно… Слушай. В тридцати милях от Константинополя рыбачье поселение Акча… В одинокой сакле на самом берегу моря живет грек Константин. Придешь к нему в нужный день за час до заката. Скажешь: 'Отец Никодим просит зажечь три свечи'. Этот человек на лодке отвезет тебя в море. В море будут ждать… — Монах вдруг улыбнулся. — На твоем лице, сын мой, нетерпение. О ненасытность знания! Жаждешь зреть руины Византии?

— Истинно, отче!

— Изживай в себе беса, имя которому любознательность. Однако ж быть в этом городе и не увидеть его древней красоты — тоже грех. Будь осторожен. Турки терпят поражения, озлоблены. Им всюду чудятся лазутчики.

'Да ведь как не чудиться?' — подумал Порошин.

Берека, седой, ветхий, сидел в пустой комнатенке за пустым столом, в потертом бархатном балахоне, на пальце серебряный перстенек, но с таким бриллиантом — корабль можно купить. Отец Никодим привел Порошина на глухую крошечную улочку, указал дом, но не пошел к Береке. Федору