Султан Мурад был гостем кочевого племени мамалы.

Вождь племени, столетний седобородый Юр-юк[55], прибыл в Никею искать у султана справедливости.

Два сипахия, владевших землями, на которых кочевало племя, взяли с мамалы за аренду 300 алтунов и сто бараков, но этого им показалось мало. Они пришли опять и взыскали налог с неженатых: сто алтунов, сто батманов масла, десять бурдюков вина, десять ковров.

— Как твое имя? — спросил Мурад старца.

— Меня зовут Юр-юк, я слишком стар, чтобы помнить другое свое имя.

Когда-то юр-юки были основной военной силой турков- сельджуков. Теперь их помощь была нужна только во время больших походов. Юр-юки оседали. Прожившие десять лет на одном месте объявлялись реайя и должны были нести вся тяготы и налоги, взваленные империей на горбы реайя.

Мурад забрал в казну все имущество казненного судьи. Из этих денег оп вернул племени мамалы пятьсот алтунов.

— Будь же нашим гостем! — воскликнул вождь Юр- юк. — Не побрезгуй пиром под звездами и постелью на кошме в юрте. Юрта — дом твоих предков.

— Я не побрезгую и работой, которая кормит юр-юков, — ответил султан.

Он покинул город и уехал на кочевье.

Не двигаясь, как истукан сидел Мурад под открытым небом на ковре и завороженно смотрел на дикие древние пляски своего пранарода.

Потом ел жирную, грубую пищу наравне со всеми — до отрыжки. Вместе со всеми совершил намаз, а когда солнце коснулось земли, обратился к Юр-юку:

— Позволь мне провести ночь с баранами. Я обещаю уберечь их от волков, бури и злоумышленников.

— Принесите ему мой старый чабанский посох! — приказал вождь.

Посох был длинный, легкий, но с тяжелым стальным наконечником. На такой посох удобно опереться, им можно и поразить врага и зверя.

Никто не отговаривал Мурада от рискованной затеи, никто не восхищался его отвагой.

Для мамалы пасти баранов и лошадей — обычное каждодневное дело.

Султану принесли хорошо разношенные высокие сапоги, теплый халат, бурку, баранью шапку. Подождали, пока он вырядится. Тогда к нему подошел высокий темнолицый кочевник.

— Пошли!

И Мурад пошел, легко наступая на землю невесомыми надежными сапогами.

Овцы уже поднялись с дневки, звенел колокольчик серке.

Напарник Мурада посадил верблюда на колени, навьючил и тогда только сказал:

— Я пойду к ночевке, костер приготовлю. А ты иди за отарой, иди на эту звезду. Овцы дорогу знают.

Ткнул в небо пальцем, взгромоздился на верблюда, свистнул собакам и уехал.

Мурад остался один.

Овцы, пастбище и он. Ни вельмож, ни секбанов, ни немых.

Овцы с блеяньем пересекли вытравленную ложбину, перевалили через гряду и здесь, на хорошей траве, примолкли. Они шли теперь медленнее, и Мурад останавливался и стоял, опершись на посох, вглядываясь в ночь. Но скоро взошла полная луна, и стало светло.

Голова слегка кружилась от запаха полыни, от свежести, от легкого бессонного томления. Хотелось думать о великом, но глаза находили путеводную, ослабевшую под луной звезду и никак не могли расстаться с нею. Звезда дышала. Она вспыхивала голубым, но в пылающей голубизне тотчас рождалось красное, и тогда сияние сникало, чтобы вновь чрез мгновение поголубеть.

Отара тем временем уходила, и Мурад, шелестя высокой сухой травой, догонял ее и снова опирался на посох. Султану правилась его прихоть, а сам ои сегодня нравился себе.

Впереди мелькнул огонек. Мурад обрадовался ему, как старому товарищу. Заторопился, прибавил шагу и врезался в отару. Овцы недовольно заорали, забегали. Пришлось остановиться. Будь друг, да не будь в убыток.

Когда отара приблизилась к огню, стало видно, что у костра много людей и много лошадей.

Мурад заволновался: кто это? Не отступить ли? Не спрятаться ли? Но острые глаза султана углядели белую бороду Юр-юка.

Мурад подошел к костру.

— Великий падишах, — сказал Юр-юк, — я хотел подарить тебе полный день свободы и счастья, но ты слишком многим нужен. Гонец из Истамбула.

Гонец упал в ноги султану, подполз к нему, поднял голову и шепотом передал известие от Кёзем- султан.

— Коня! — приказал Мурад. — А тебе, Юр-юк, спасибо. Живи еще сто лет.

Снял с пальца перстень и бросил вождю.

— Будет нужда — с этим перстнем приходи во дворец.

И ускакал. Скакал и думал: 'Почему мать поторопилась сообщить об измене? Не оттого ли, что если бедняк ест курицу, то или курица, или он сам болен, а может, это плата наперед? Или заговор направлен против всего рода Османов, Кёзем-султан опасается за свое собственное величество?'

С улемами шутить нельзя. Улемы — мозг империи, но лошади не оседлает тот, кто с лошади не падал. Мурад IV на троне с четырнадцати лет. Он повидал на своем царственном веку всякое. Капитан тот, кто спасает свое судно.

В Истамбул въехали ранним утром вместе с купцами и реайя, везшими товары и продукты на базары города. Мурад был в одежде бея, но с ним было трое телохранителей, двое из них мчались впереди, разгоняя на улицах зевак.

На арбу одного такого реайя и наскочили телохранители Мурада. Арба загораживала дорогу повелителю, и ловкие слуги в единый миг перевернули ее вместе с возницей и мулом.

Мурад успел заметить лицо пострадавшего и невольно попридержал лошадь. Это был, кажется, тот самый старик, у которого он когда-то купил подкову.

Мурад обернулся. Да, это был тот самый реайя. Он покорно поднял на ноги мула, поставил арбу и горстями собирал рассыпавшееся на земле зерно.

'Нищим я ему помог, — подумал Мурад, — беем я попортил ему плоды его труда, падишахом я отберу у него последний хлеб и последнюю лошадь, чтобы победить врагов'.

Мураду хотелось вернуться и дать старику денег, но он уже снова был падишахом, у него не было времени, чтобы выручать одного человека из малой беды.

Возле Сераля Мурад настиг странную процессию.

Татары-воины на копьях несли полсотни засоленных голов, дальше шли пленные: один к одному, рослые, кудрявые, лицом белы, черноглазы, за пленными ехало с десяток повозок. На повозках пять русских пушек, оружие и три-четыре стяга.

— Что это? — спросил Мурад IV у подскакавшего бостан- джи-паши.

— Подарок вашему величеству от Крымского хана…

— Подарок самовольника! — Кровь бросилась в лицо падишаху. — Этот подарок для турецкого владыки оскорбителен. Мне нужен весь мир, а пе крохи с великого стола. Зарубите полон тотчас, чтобы эти жалкие татары научились думать.

Едва последнее слово слетело с губ султана, началась резня.

Ужаснувшиеся сеймены жались вокруг Маметши-ага, который надеялся вернуться из этой поездки с подарком.

Хан Бегадыр понял намек.

Целую неделю маялся с животом. Судьба Инайет Гирея и Кан-Темира была у него перед глазами.